В тени шелковицы - [21]

— Говорила я тебе — ходи, добивайся, докучай господам и всякому там начальству, только ты… где тебе…

— Ты знаешь, что мне ответили. Мол, даже не всем многодетным семьям хватило, куда ж нам… — смиренно толковал он.

— Многодетным семьям, да? А знаешь ли ты, дурень, кто переселяется в дом Речного? — фыркнула она злобно.

— Кто?

— Кароль Орсаг со своей кралей. Не успели пожениться, уже — нате вам, пожалуйста, домина.

Он не нашелся, что возразить.

— Теперь помалкиваешь, притих, — издеваясь, продолжала она. — Ступай делай что-нибудь, расстарайся чего для семьи!

— Да что я могу сделать? — пожал он плечами.

— Ты воображаешь, что я в этой гнилой дыре до самой смерти буду торчать! — взорвалась она. — На краю света, у черта на рогах, вдали от людей? Плевала я на все это!

— Перестань.

— Не перестану. Я поняла уж, что ты ни на что не способен, с тобой только умом тронешься! Мои дети померли бы тут с голоду, — вопила она уже не помня себя.

— Закрой рот, — прикрикнул он на нее.

— Ульи ты поджег, а что толку-то? На большее ума не хватило, дермо паршивое…

— Я тебе покажу дермо! — Он размахнулся и отвесил Гильде затрещину.

Пораженная, она схватилась за щеку, но тут же опомнилась, налетела на него осой, стала колотить его кулаками и плакать от злости.

— У меня и другие есть, выбирай — не хочу, — пригрозила она. — А за это ты еще поплатишься.

— Пошла ты к черту!

— И пойду! Но сюда придут другие! За вещами пришлю братьев, тогда побереги зубы! — захохотала она.

Он повернулся к ней спиной и, уйдя в хату, не находил себе места, слоняясь, будто в беспамятстве, не зная — плакать ему или смеяться.

18

Братья не заставили себя долго ждать. На другой же день, раным-рано, на лугу пониже хаты остановилась легкая бричка, с нее соскочили трое крепких, кряжистых парней. Скинув короткие тулупчики, они аккуратно сложили их под сиденье и небрежной походкой двинулись вперед.

Жалкая тощая кляча, запряженная в бричку, стояла не шелохнувшись.

Старшему из этой троицы могло быть около тридцати, отличался он от остальных лишь чуть большим ростом. Походка, жесты, черты лица у всех были поразительно схожи, с первого взгляда в них легко угадывались братья.

Они пересекли заснеженный луг и так же спокойно пошли вдоль заборчика.

Старший пнул коленом расшатанную калитку, она отворилась, и они вступили во двор.

Он вышел им навстречу.

Имро не намеревался драться или не пускать их в хату. Он хотел только, чтоб они сказали, чего хотят, чтоб сказали хоть слово.

Они продолжали шагать так же размеренно; их непроницаемые лица ничего не выражали.

В трех шагах от порога они остановились.

Тогда он расставил руки, оперся спиной о дверь и спросил:

— Вам чего тут надо?

Они переглянулись и все разом шагнули вперед.

— Не пущу, скажите, чего вам надо, не то не пущу, это мой дом…

Он не договорил, его пронзила боль от резкого удара в живот, последовал еще удар и еще; он зашатался.

Затем они отошли от него.

Он встряхнулся и бросился на них.

Тогда они снова принялись за него, били по лицу, рассекли бровь, глаз стал заплывать, вздулись губы. Горячая струйка крови медленно стекала по щеке; докатившись до подбородка, капля упала на снег. Он увидел алую дырочку в белом снегу, с изумлением взглянул на этих троих перед собой, укоризненно покачал головой, словно уговаривая их перестать…

Потом что-то теплое потекло не только по лицу, но и по спине, за рубаху, он закрыл голову, защищаясь от новых ударов и потащился в сторону, к сараю. Они пригвоздили его к доскам новыми безжалостными ударами в живот, и тогда он рухнул на заснеженную землю.

Сначала ему было хорошо, он ничего не сознавал.

Потом ему словно снилось, что кто-то ходит рядом, посвистывая, выносит узлы, курит. Он тщетно пытался открыть глаза.

Наконец все стихло, и он снова провалился в беспамятство.

Он лежал на снегу, поэтому, видимо, и пришел в себя довольно скоро. Его трясло от холода, однако окружающего он еще не воспринимал. Окончательно он пришел в себя от боли.

Скорчившись, он поднес руку к лицу и, набрав горсть снега, отер им глаза от крови, но не скоро еще смог приоткрыть хотя бы правый глаз и оглядеться.

События этого утра медленно доходили до его сознания. Приподнявшись на локтях, он поискал взглядом отделавших его молодцов.

Их не было, остались лишь следы, тянувшиеся наискось через двор.

Он снова опустился на землю. Голова разламывалась, он прямо ощущал, как она распухала, увеличивалась в размере. В одном ухе звенело, в другом раздавались тупые равномерные удары, словно топором; повторяясь, они надвигались на него со всех сторон.

С большим трудом встав на четвереньки, он дополз до дверей кухни. Медленно, бесконечно долго поднимался на ноги, опираясь о стену.

Войдя в кухню, налил в таз воды и сидя умылся.

Поискал зеркальце, висевшее на стене, но не обнаружил его на привычном месте. Пропитанную кровью, изорванную одежду он бросил в угол за дверь и поплелся в комнату.

Надев чистую рубаху, он вернулся в кухню, нащупал за ящиком бутылку с паленкой, вытащил пробку и, приложив горлышко к губам, отпил.

Выплеснув окровавленную воду из таза, налил в него немного чистой и поставил возле постели. Заперев входную дверь, он отыскал в сундуке полотенце и лег в постель. Отжимая смоченное в тазу полотенце, он принялся лечить свое разбитое тело холодными компрессами.