В тени шелковицы

Иван Габай (род. в 1943 г.) относительно недавно, менее десяти лет назад, вошел в словацкую литературу. Но уже первые его рассказы, объединенные в сборнике «Люди с юга» (1972), привлекали читателей и критику общей атмосферой естественной правдивости, достоверности изображения, внутренней серьезностью авторской интонации, спокойной рассудительностью речи. Короткие рассказы часто не имели даже фабулы. В строгом смысле слова эти художественные зарисовки с натуры подчас нельзя было и назвать рассказами. Казалось, что из движущегося потока жизни автор просто зачерпывает наудачу, а потом внимательно и неторопливо изучает доставшуюся добычу. Правда, с самого начала за внешне беспорядочной мозаикой набросков угадывалась и некая обобщающая, глубинная идея: обнаженная и даже нарочитая фрагментарность побуждала размышлять о целом. Недаром эта небольшая первая книжка попала в поле зрения ведущих словацких критиков, которые в своих рецензиях приветствовали многообещающее литературное дарование молодого писателя.

И все-таки должно было пройти время. Должны были выйти из печати новые сборники рассказов — «В тени шелковицы» (1973), «Мария» (1976) и, наконец, томик избранного, тщательно составленного самим писателем — «Родственники с острова» (1978), чтобы со всей очевидностью прояснился общий замысел писателя: создать связную, исторически достоверную художественную летопись родного края, что расположен на юго-западе Словакии в Придунавье и известен теперь под названием Житный остров.

Советскому читателю мало что говорит, конечно, это чисто географическое понятие. А поскольку проза Ивана Габая буквально уходит своими корнями в плодородную почву дунайских равнин, необходимо хотя бы вкратце рассказать об этом своеобразном уголке земли на стыке сразу нескольких стран — Чехословакии, Венгрии, Австрии. Издавна она была заселена представителями самых разных народностей, веками люди пытались окультурить, приспособить для земледелия болотистые низины, регулярно заливаемые бешеными паводками Дуная и его притоков. После распада Австро-Венгрии эти земли, отошедшие к Чехословакии, на льготных условиях участками передавались переселенцам-колонистам чехам и словакам. Так наряду с сохранившимися венгерскими поселениями возникали села и хутора, нередко отдаленные один от другого, своего рода «семейные островки», каждый со своим особым укладом, а все вместе и составлявшие социально и этнически пеструю картину края. Упорным трудом людей, осушавших заболоченные низменности, разбивавших сады и огороды, земля из гиблой, пропащей постепенно превращалась в плодородную житницу страны. А затем, даже раньше, чем загрохотали орудия второй мировой войны, в жизнь обитателей Житного острова ворвался трагический ветер истории: после расчленения Гитлером Чехословацкой республики эта область отошла к хортистской Венгрии, правители которой немедленно начали устанавливать оккупационные порядки, раздувая национальную рознь. Жители чешской и словацкой национальности изгонялись из ставших родными мест; рушились человеческие судьбы и планы, покидались созданные «ценой каторжного труда и нещадного самоотречения» хозяйства, возведенные и обжитые усадьбы… Лишь через шесть долгих лет, после разгрома фашизма Советской Армией, уцелевшие в вихре войны люди стали возвращаться в свои разоренные гнезда, заново налаживать быт. А вскоре пришла коллективизация, началась социалистическая перестройка хозяйства, всего уклада жизни «островных» хуторян.

Иван Габай, юрист по профессии, — выходец из этих мест. Там в одной из деревенек прошло его детство, туда он наезжал на каникулы к деду. По собственному признанию писателя, с детства на него производили большое впечатление рассказы деда о пережитом в русском плену во время первой мировой войны, о жизни в Сибири у «хозяйки», к которой он попал в качестве «тягловой силы». Через всю дальнейшую жизнь дед пронес настолько добрые чувства к русским людям, что всех троих внуков нарек Иванами. Будущего писателя местный священник при рождении отказался крестить русским именем и записал в церковных метриках Яном. Но через два года, после освобождения, дед все-таки добился, чтобы и в метриках было восстановлено исконное имя — Иван. В нескольких рассказах Габая, представленных и в данной книге, возникает «русский мотив» в биографиях его персонажей…

Этот и некоторые другие автобиографические эпизоды, ниточки воспоминаний органически вплетаются в художественную ткань рассказов Габая. «На вагонах экспресса поблескивают таблички с названиями далеких городов. Дальние страны! От них веет ароматом Балкан, маслин, моря, античности. И если в крови у человека есть хоть капля романтики, ему трудно устоять, и всякий раз, когда такой поезд с шумом проносится мимо него, душа его трепещет, томится мечтой и злостью. Злостью оттого, что мечты остаются мечтами и поезда мчатся на юг без него…» Вместе с детством уходили в прошлое годы, когда экспрессы «с названиями далеких городов» мчались мимо «без него», но на смену мальчишеской тяге к романтике дальних стран и больших городов приходит иное стремление — вернуться в места детства. Вот уже десять лет, живя в столичном городе, в Братиславе, писатель постоянно возвращается в своих рассказах туда, в родные края, чтобы вновь и вновь послушать тишину равнин, от которой «ноет душа».