В тени шелковицы - [4]

— Дайте, — приставала цыганка, и протяжный, жалобный звук всхлипнул у нее в горле.

— У меня сигареты с фильтром, — ответил я. — Не думаю, чтобы они тебе понравились, — продолжал я, даже не замечая, что обращаюсь к цыганке на «ты». Да, я говорил с ней на «ты», как в далеком детстве говорил со всеми цыганами, молодыми и старыми. Тогда я считал это в порядке вещей — ведь так поступали и все остальные, и доведись мне услышать, что кто-то обращается к цыгану на «вы», я бы покатился со смеху.

— Дайте же, — просила цыганка, протянув ко мне руку.

Я дал ей сигарету. Старуха ощупала ее, нашла нужный конец, оторвала и выбросила фильтр и сунула сигарету в рот.

Я задумался об этой странной встрече со старой цыганкой. Откуда ей взяться в чистом поле, как попала сюда слепая старуха, что ей здесь надо, билось у меня в голове.

— А-а, — вырвалось у цыганки, и снова она затихла и смотрела застывшим взглядом вдаль, или, лучше сказать, в глубину темноты.

Поблизости нет жилья, продолжал размышлять я, и мне стало не по себе. Что-то во всем этом мне не нравилось.

— И огоньку, парень, немножко огоньку, — жалобно, словно скрипка, простонала цыганка.

Я дал ей прикурить и опять сел на траву, поближе к ней.

Мы курили. Над нами шелестела листва шелковицы. Долго сидели молча. Первой заговорила цыганка:

— Я знаю, куда вы идете, и даже знаю, что вас ожидает, — сказала она. — Вам лучше вернуться, не пытайтесь обмануть судьбу, — продолжала она и погасила окурок о корявую палку, лежавшую у ее ног. — Жестоко поплатитесь, коль вздумаете искушать судьбу… — пригрозила она мне.

— Ты знаешь, куда я иду? Не болтай, — сказал я и засмеялся.

— Знаю, парень, — ответила она серьезно.

— Откуда ты можешь знать? Я и сам не знаю, куда пойду.

— А я знаю, — твердила старуха. — Я все знаю, — добавила она таинственно и покачала головой, будто восточный мудрец.

— Раз ты все знаешь, скажи мне, откуда ты. Кроме тебя, здесь нет никого, и жилья не видать, объясни, как ты сюда добралась и что здесь ищешь, — спросил я.

— Я у себя дома, — ответила старуха.

— Не ври!

— Я не вру, — сказала старуха серьезно. — Помните дом Лайчи?

— Дом Лайчи? — Я задумался, и что-то забрезжило в моей памяти. — Да, слыхал, очень давно, совсем маленьким мальчиком я слышал о нем от взрослых.

— Здесь стоял дом Лайчи, — сказала цыганка и показала рукой недалеко от дерева.

Я посмотрел в ту сторону и в самом деле увидел какие-то бугорки, белевшие среди высокой крапивы и лопухов. Возможно, остатки фундамента, а может, и что другое.

— Я Ката, — сказала цыганка. И тут я отчетливо вспомнил события давних лет, трагическую развязку одной романтической цыганской любви, добровольную смерть героини этой истории.

— Черт возьми! — сказал я. — Ведь Ката сгорела в доме Лайчи. — Я засмеялся.

— Не сгорела, — возразила цыганка и повторила: — Не сгорела.

— Сгорела! — стоял я на своем.

— Я Ката, — тихо сказала старуха и опустила голову.

Я решил с ней не спорить.

Мы снова примолкли, и снова она первой нарушила молчание.

— Дайте руку, паренек, — попросила она и стала шарить по траве подле себя, но я, к счастью, сидел на безопасном расстоянии от ее щупалец.

Цыганка поднялась на колени и поползла ко мне.

Я встал и отошел немного в сторону.

Цыганка поняла, что я ухожу, и вполоборота ко мне прошипела сквозь зубы:

— Я вам погадаю, что вас ожидает.

— Нет, — сказал я и уже не спускал с нее глаз. Но старуха не двигалась, и это меня успокоило.

— Дайте руку, — опять заныла она.

— Не надо мне гадать.

— Не бойтесь, я ничего с вас не возьму.

— Как ты собираешься гадать, ты же не видишь, — спросил я и отступил еще на несколько шагов.

— По руке я вижу, — ответила цыганка. — Дайте же, я вам погадаю. — Она так хотела услужить мне, старалась уговорить, просила так горячо и настойчиво, словно от моего согласия зависела и ее судьба, словно у этой старой шелковицы давно уже она поджидала меня, неблагодарного, не понимающего, какую роковую ошибку совершу я своим упрямством.

— Не хочу, не желаю знать свою судьбу! — закричал я, рассердившись. — Оставь меня в покое, цыганское отродье!

Старуха притихла, наклонилась вперед всем телом, застыла в этой позе и долго не двигалась, глядя перед собой бессмысленным взором. Потом очнулась и сказала совсем другим тоном:

— Ну, погоди!

Она тоже перешла со мной на «ты», а это значило, что она разозлилась и плохо владеет собой. Иначе деревенский цыган никогда не посмеет тыкать незнакомым людям.

Я отошел от шелковицы, а старая цыганка разразилась потоком слов на своем языке. Я не понимал по-цыгански, но догадывался, что она бранит меня самыми непотребными словами.

— Не уйдешь! — закричала она опять по-нашему. — Чему быть, того не миновать! — пригрозила она мне вслед и захохотала хриплым, омерзительным смехом.

Я бросился бежать, чтобы не слышать старухину тарабарщину, но ее убийственный смех когтями впился в мою рубашку, леденящим холодом растекался по спине, въелся в кожу, проник в плоть и кровь и своей жестокой, бесстыдной правдой отравил мои мысли.

Я без отдыха шагал по родной стороне, прошел немалый путь, но не чувствовал усталости. Казалось, яд, который я несу в себе, действует наподобие наркотика, безвредного для плоти, но губительного для души. Мое тело неудержимо стремилось вперед, сдерживающие силы разума не могли остановить пущенный в ход механизм. Мое безрассудное тело не желало понять, что все давно предрешено, итог моих стремлений, как бы прекрасен он ни был, всего лишь золоченая подделка, которая не даст мне даже минутного облегчения, напротив, заставит делать новые усилия.