В тени шелковицы - [12]

Через полчаса баба выскочила на кухню, сама не своя, и в смятении объяснила:

— Это хуже, чем я думала, одна я не справлюсь. Беги за телегой, ее надо везти в больницу.

— Может, лучше сюда привезти доктора?

— Это долго будет, надо скорее в больницу, — воскликнула она настойчиво. — Ступай, ступай!

Он снова побежал в поселок. Снегу прибывало, он валил все плотнее, местами ноги Имриха увязали по щиколотку. Еще и ветер поднялся.

Он направился прямиком к Фаркашке, у нее одной во всем поселке была пара лошадей, и забарабанил а дверь. За дверью раздалось шлепанье ног, замигал огонек фонаря и послышался голос старенького Белы, спокон веку служившего у вдовы.

— Кто там?

— Я, Имро Бенё, — закричал он.

Двери отворились, и Имрих объяснил, зачем пришел.

Бела пожал плечами, указывая на соседние двери. Но Фаркашка уже стояла на пороге и сонно смотрела — что за непогода на дворе.

— Мне нужны лошади, жена кровью исходит, — повторил он.

— Не могу, лошади устали, — сказала женщина.

— Я заплачу. — Он вытащил из кармана деньги.

— Говорю же, не дам — кони до позднего вечера возили дрова из рощи.

Он уперся в косяк, боясь, что Фаркашка захлопнет двери перед его носом, и упрямо повторил:

— Бабка послала меня за телегой, через полчаса может быть поздно. Я хорошо заплачу, у меня есть деньги, и Беле заплачу за беспокойство. Дай лошадей, хозяйка…

— Говорят тебе — не могу. Ступай еще куда, не нужны мне твои деньги. Погляди, что творится на дворе, я еще не спятила давать лошадей в этакое ненастье. Оставь меня в покое!

Имрих отступил от дверей, и они с треском захлопнулись.

Что делать, что делать, лихорадочно соображал он. Бежать в имение к шурину? Разбудить управляющего, он поможет… Нет, пока он туда доберется, еще полчаса пройдет, не меньше, нету у него столько времени. Попробую у колонистов… должны же они мне помочь, решил он и направился назад к кринице.

У Речных еще горел свет. Он вошел во двор и, не останавливаясь в дверях, ворвался прямо на кухню.

Речный сидел за столом, чинил хомут.

Он поднял взгляд на Имро и сразу понял, что дело плохо.

— Рудо, вставай, — окликнул он старшего сына, спавшего в комнате за стенкой. — Иди запрягай, поедешь с Имро в больницу.

Марию довезли живой. Ребенок был уже мертв. Девочка.

— Она потеряла много крови, если б вы привезли ее раньше, может, и удалось бы спасти, — упрекнул его доктор.

Мария умерла под утро.

Восемь лет прожил Имрих один как пустынник. И тут его околдовала Гильда, разбитная девка из деревни. О Гильде говорили всякое, и все же он женился на ней, хотя многие удерживали его от этого шага.

10

Не зажигая лампы, Имро на ощупь раздевается в потемках на кухне. Одежду складывает на лавку; подойдя к дверям, осторожно открывает их и на цыпочках входит в комнату.

Потихоньку ложится. Жену ему не видно, он не слышит ее дыхания, но знает — она тут, рядом. Он ощущает запах ее молодого тела. Этот запах пробивается даже из-под перины, в которую закуталась жена.

Гильда не спит, выскользнув из перины, прижимается к мужу, впивается в его губы, и он с нетерпением обнимает ее. Начинается обычная игра, которая им еще не докучила, а возбуждает, захватывает, сжигает обоих.

Вот уже два года длится счастье Имриха, точнее — два года и несколько недель. Да, надо присчитать и эти недели, надо присчитать и все дни. Ведь каждый из них кончается вечером, и по вечерам белая постель заставляет забыть повседневные хлопоты.

Позапрошлое лето выдалось удивительно удачным. Кукуруза созрела раньше обычного, а поскольку весной выпало достаточно дождей и поздних заморозков вообще не было, урожай кукурузы обещал быть на редкость богатым.

Еще не пришла пора уборки, а управляющий уже стал набирать работников на жатву. Помещик опасался затяжных дождей — размокли бы поля и он лишился бы части рекордного урожая.

Штефан по-прежнему жил тогда еще в имении, он попросил управляющего дать заработать Иолане и шурину Бенё. Желающих было хоть отбавляй, но управляющий в первую очередь заботился, чтоб обеспечить своих батраков. Взял он поэтому и Имро.

Целый месяц Имро работал на кукурузе. Дождей так и не было, наступила прекрасная пора бабьего лета, южного, пахучего, цвели луга, будто по весне, и на земле, казалось, царил рай.

На полях, под безбрежным голубым небом, среди визжащих девок и баб, не устававших цепляться то к одному, то к другому мужику, понемногу оживал и Имрих, приходил в себя.

Работа шла с раннего утра, управляющий подгонял людей, торопясь поскорее спрятать урожай под крышу.

Наломанные початки не сразу увозили на телегах в имение. Выгадывая время, возчикам велели складывать ее пока что в старой риге при шоссе. Здесь кукурузе ничто не угрожало, а если б даже зарядили дожди, по мощеной дороге нетрудно было бы перевезти ее в сушилки.

Имрих обратил внимание на Гильду в первый же день. Собственно, не было мужика, который не обращал бы внимания на ее выразительные, вызывающе пышные формы, не было ни одного, кто скользнул бы по ней равнодушным взглядом.

Но скоро стало ясно, что Гильда, насытившись короткими, необязательными связями, настроилась на серьезный лад.

Имриха она видела и раньше и слыхала о нем от деревенских. Она украдкой разглядывала его, и он казался ей непохожим на прежнего Имро: помолодел, стал красивее, не беда, что ему до сорока ближе, чем до тридцати; набрался ума, настоящий мужчина, не сопляк, говорила она себе и изредка удостаивала более ласковым взглядом, чем остальных. Ей все больше нравилась его сдержанность в словах, мечтательная улыбка. Сравнивая его с другими, она отмечала, что к ней он внимательнее, чем другие, и не ищет случая втихую, неожиданно шлепнуть по заду, не допускает грубых шуток, не проезжается насчет нее при других. И хотя вообще-то она не очень ценила подобные качества у мужчин, теперь ей это нравилось, было непривычно, ново; до сих пор никто не смотрел на нее так, как сейчас смотрел Имро.