В таежной стороне - [39]

Неожиданно в коридоре громко заиграла гармошка, и высокий, приятный тенор затянул частушку:

Я свою симпатию

Узнаю по платию.

Как шелковое платие,

Так — моя симпатия.

— Тише, Васька!

— Замолчи, Егоров, не мешай слушать!

— А что, уж и петь нельзя? Все как по инструкции: я в клубе, а не в монастыре, — звонко ответил парень.

— Ишь «монах», язви тебя! — закричал дядя Кузя и погрозил в пространство жилистым кулаком.

— Пойдем, гармонист! Они ничего не понимают в искусстве. Приветик! — фыркнул Вася.

— Скатертью дорожка, артисты!

Препирательство с Егоровым было воспринято слушателями как небольшой антракт, люди зашумели, стали переговариваться друг с другом, шутить. Когда Наташа восстановила тишину, вновь заговорил Кравченко:

— Из камеры пошли мы в передовой, горноподготовительный штрек. Здесь опять светло и робит хитрая штука — буровой кареткой зовется. А что это за птица? — подмигивая, спросил слушателей гордый своими познаниями Степан Иванович.

Ему никто не ответил.

— Ну вот, слушайте. На подвижной каретке установлены три буровых молотка, и командует ими старичок бурильщик.

— Очень здорово это придумано! Буровые молотки на рельсовом ходу, в передвижке легкие, быстрые, — добавила Наташа.

— Мы разговорились со старичком. «Два цикла в смену даю». Это значит — два раза в смену забой обуривают, взрывают, проветривают, грузят и транспортируют руду и породу. Примечайте, братцы!

Кравченко многозначительно посмотрел на слушателей. Теперь и многие старики слушали всерьез, без кривых улыбок.

Степан Иванович говорил, и Наташа вновь переживала все увиденное на Новом. Словно сейчас шла она с Катей по освещенному туннелю. Где-то поблизости ровно гудел вентилятор, а позади них, позвякивая на рельсовых стыках, медленно ползли вагонетки, приглушенно сигналил электровоз. Мимо проехала погрузочная машина и за ней порожний состав, электровоз толкал его сзади.

Машина остановилась у груды подорванной взрывом породы. Машинист включил в работу лопату-хобот, и она ловко зачерпывала куски отбитой породы и грузила их в вагонетку. За первой вагонеткой последовала вторая, третья. Вскоре забой был чист, и машину увезли.

— Лопатку отправили в другой забой, а здесь начнем второй цикл. График у нас, как видите, — железный закон, — заметила Катя.

Поглядев на маленькие ручные часы, она спохватилась:

— Батюшки, пора обедать!..

Они вновь поехали в пассажирском вагоне до шахтного подъема.

Там на параллельных путях стояли составы, груженные рудой.

Наташа с любопытством следила за вагонеткой, которую только что вкатили в железный каркас опрокидывателя. Он легко перевернулся вместе с вагонеткой, и руда с грохотом исчезла в бункере. «Вертят, как игрушечную», — подумала она.

Слушая рассказчиков, дядя Кузя то и дело качал головой:

— Как в сказке, ну, прямо как в сказке!

Дверь с грохотом открылась, и на пороге появился Пихтачев. Он оглядел читальню и зло спросил Степана Ивановича:

— Проповедуешь, делегат?

Степан Иванович смутился и виновато проговорил:

— Я, Павел Алексеевич, объясняю миру, что к чему.

— «Что к чему!» — передразнил его председатель, — Могилу сам себе роешь, седой лопух.

— Павел Алексеевич, потише и поосторожней в выражениях, здесь читальня, а не артельная контора, — спокойно заметила Наташа.

— Давайте заливайте, а мы послушаем, — с раздражением бросил Пихтачев и, потеснив Краснова, сел на стул.

Кто-то закурил, густая струя дыма поползла по комнате.

— Тут и так душно, а еще курить стали! — недовольно сказала Наташа. — Давайте лучше устроим перекур.

Все согласились, и большинство старателей вышло в коридор.

— Что, Павел Алексеевич, лечишься? — иронически спросил Бушуев Пихтачева, от которого изрядно попахивало вином.

— Простыл малость, — ответил тот и, конфузливо прикрыв рот рукой, отвернулся.

— Значит, «вприглядку с запивом»? — громко определил рецептуру Бушуев.

— Профилактика! — добавил Иван.

— Ветеринар прописал? — с ехидством полюбопытствовал дядя Кузя, и взрыв смеха раздался в комнате.

Старатели знали, что у Пихтачева есть «свой взгляд» на медицину, привитый ему одним ветеринарным фельдшером.

Однажды, еще до войны, у Павла Алексеевича на лице вскочил нарыв. Когда боль сделалась невыносимой и одна щека стала куда больше другой, он решил обратиться в приисковый медпункт.

Но врача, как на грех, на месте не оказалось — вызвали на консультацию в район, а с молодой фельдшерицей Пихтачев не стал и разговаривать: «Она умеет только градусники ставить».

Вечером Пихтачев пошел за советом к своему приятелю, ветеринарному фельдшеру. Тот был, как всегда, пьян и мрачен, но приходу гостя обрадовался.

— Павлуха?! А я только что с реки пришел, консультацию давал. В общем, труп, не приходя в сознание, скончался — по медицине, значит, экзетировал от утопления, — важно рассуждал фельдшер.

Оба приятеля поругали молодую фельдшерицу, у которой на уме только свидания под кустом, и принялись обсуждать пихтачевскую болезнь.

— Не ходи к врачу, зарежет он тебя. Врачам, известно, только бы резать. У меня есть свой взгляд на медицину, — важно говорил приятель, разливая в стаканы спирт. — Медицина должна заниматься профилактикой, а не резать и не травить наш организм всякой дрянью. Ясно?