В стране заоблачных вершин - [61]

Неподалеку от промежуточного лагеря альпинисты встретили Николая Черного, Хуту Хергиани (Акакия Хергиани все альпинисты называли Хутой), а также несколько шерпов-носильщиков и узнали малоприятную новость. Оказалось, что высотные носильщики смогли подняться выше второго лагеря всего на десять веревок (каждая веревка — около 40 метров), и, судя по всему, придется в пути догружаться кислородом. А ноша была и без того достаточно большой. Отдохнув и попив чаю в промежуточном лагере, двойка пошла дальше в первый лагерь. Там они застали уже совсем акклиматизировавшегося Владимира Шопина, а также шерпов, совершавших грузовые ходки между вторым и третьим лагерями. Правда, удалось занести не очень много грузов: крутые заснеженные скалы наводили на шерпов страх. В первом лагере Мысловского и Балыбердина дожидался шерп Наванг, который должен был помогать альпинистской двойке до высоты 7800 метров. Два последних дня он не выходил из лагеря — обжег на солнце глаза. Когда же ему пообещали, что если он будет хорошо себя чувствовать, то пойдет до вершины, Наванг тут же начал готовиться к завтрашнему дню.

Утром пошли наверх втроем. В. Шопин снимал кинокамерой прощальные кадры. Ему теперь придется спускаться в базовый лагерь и стать в самый конец очереди на восхождение. Наванг все время молился и раскидывал вокруг листки с молитвами.

Мысловский шел замыкающим, по пути снимал, если удавалось развязать задубевшие на морозе узлы, карабины — они понадобятся при обработке маршрута в пятый лагерь.

За ужином во втором лагере Наванг дал Эдуарду и Владимиру какие-то зернышки, которые, по его словам, непременно будут сопутствовать успеху восхождения, и повязал им на шею красные ниточки. Перед сном Наванг долго молился, и это монотонное пение быстро убаюкало Мысловского, спавшего с Навангом в одной палатке.

На пути к третьему лагерю Мысловский продолжал снимать «железо». Нестерпимо мерзли руки. В лагерь Эдуард пришел довольно поздно. После ужина Наванг вновь долго читал молитвы. Сон к Мысловскому пришел почти перед рассветом — начинала сказываться усталость.

Однако ни молитвы, ни «чудодейственные» зернышки и красные ниточки самому Навангу не помогли. Расстояние между Балыбердиным и Навангом с каждым шагом увеличивалось. Шерпа нагнал Мысловский. Тот сначала пытался что-то объяснить жестами, потом снял кислородную маску. В глазах Наванга стояли слезы. Он стал жаловаться, что плохо видит. Эдуард предложил ему поменяться очками. Прошли еще несколько метров. Наванг снова остановился и принялся извиняться, что не в силах больше оказывать помощь. Кланяясь и прикладывая руки ко лбу, шерп начал спуск в третий лагерь. После ухода Наванга в тяжелый рюкзак Мысловского, весивший более 25 килограммов, перекочевали еще два кислородных баллона и моток веревки. Пока шли переговоры Мысловского с Навангом, Балыбердин продолжал подъем, и разрыв между ними увеличился до двух часов.

Остались позади скальный кулуар и небольшая стенка. Тяжелый рюкзак норовил все время «оторвать» Мысловского от стены, что крайне затрудняло движение. Когда Мысловский подошел к Балыбердину, тот предложил несколько разгрузиться, чтобы ускорить движение.

Начали сгущаться сумерки. Пошел пушистый снег. Где-нибудь в Подмосковье Мысловский обрадовался бы такому снегу, а там проклинал его последними словами. Скалы стали еще более скользкими. Сразу же пропала уверенность при передвижении, а впереди был почти вертикальный участок, по которому вились веревки. Идти по перилам, конечно, можно и ночью, но надо думать и о следующем дне: хватит ли сил? Мысловского беспокоила мысль, как бы не начался сердечный приступ, ведь теперь они остались вдвоем, и на такой высоте Балыбердин вряд ли чем сможет ему помочь. Тогда конец всей экспедиции. Оценив сложившуюся ситуацию и поняв, что с такой ношей до лагеря ему не добраться, Эдуард решил оставить рюкзак, с тем чтобы утром за ним вернуться. Однако на другой день их ждало ЧП.

Без рюкзака Мысловский быстро догнал Балыбердина, и они вместе добрались до четвертого лагеря. Сняв несколько кубометров снега с острого снежного гребня, они расчистили подход к палатке. Окоченевшими пальцами с трудом развязали «рукав» входа, в полном изнеможении вползли внутрь и несколько минут лежали в темноте.

Володя Балыбердин достал рацию… Он нес рацию, так как поднимался без кислорода, в то время как Мысловский шел в маске, а в ней работать с рацией неудобно. Кроме того, если вдруг Балыбердин почувствует себя плохо, то сможет сразу же по рации сообщить об этом.

Настало утро 1 мая. В базовом лагере состоялась демонстрация с красными флажками, которыми поначалу метили маршрут. В лагере уже не только появились свои площади и улицы, но они даже получили названия. На палатке, где жил А. Г. Овчинников, красовалась надпись «Тренерский тупик». «Хомутовскими выселками» назвали палатку Валерия Хомутова, стоявшую чуть на отшибе. Пристанище никогда не унывающего острослова и всеобщего любимца врача Света Орловского стало «Кхумбулаторией». А на палатке руководителя экспедиции кто-то написал: «Хижина д-ра Тамма».