В стране заоблачных вершин - [63]

Наконец-то Мысловский и Балыбердин добрались до пологого снежно-скального гребня, самой верхней части контрфорса, который через 150 метров упирался в основной западный гребень Эвереста, — 8500 метров. До вершины оставалось всего 348 метров. И все таки надо было возвращаться на ночевку в четвертый лагерь.

Вечером по рации Мысловскому передали радиописьмо из дома. Позабыв о боли, слушал он милые сердцу голоса родных и близких, пожелания удачи и музыку Грига. У него слезы наворачивались на глаза, когда в холодной палатке на высоте 8250 метров звучали любимые песни и романсы в исполнении самых дорогих ему людей — дочерей и жены. Лучший допинг трудно было себе представить.

На следующее утро восходители прошли без кислородных масок навешенные накануне веревки. Затем пересекли по гребню еще около 40 метров и принялись за трудную работу — вырубали в фирновом гребне площадку под пятый лагерь. Мысловский прошел еще одну веревку вверх, откуда был виден путь до вершины по западному гребню.

Уже в полной темноте, вконец измотанные, забрались они в палатку. У Мысловского не было сил и желания снимать ботинки, тем более что утром их придется надевать, а проделать такое с обмороженными пальцами довольно сложно. Балыбердин забыл спрятать свои ботинки в спальный мешок, и за ночь они так задубели, что пришлось их «подогревать» на примусе. Ночь прошла в полудреме.

Утром 4 мая Балыбердин спросил Мысловского:

— Как себя чувствуешь?

— Не совсем хорошо, но пойду, — последовал ответ.

Его упорство и терпение были хорошо известны Балыбердину. «Если Эдик решил идти, значит, выложится без остатка и дойдет на одной силе воли», — записал он в своем дневнике.

В 6 часов 15 минут утра они покинули лагерь. Как только перевалили за основной западный гребень, с севера обрушился шквал ледяного ветра.

Для того чтобы хоть как-то подкрепить силы, которые с каждым часом все убывали, Мысловский увеличил подачу кислорода до 2 литров в минуту. Балыбердин шел впереди без кислорода. Ему было трудно, ведь на такой высоте легкие работают словно кузнечные мехи, безуспешно пытаясь «насытиться» разреженным воздухом. Каждый вдох отдает болью в воспаленном горле. Балыбердин периодически останавливался и подолгу восстанавливал дыхание. Мысловский также делал остановки и ждал: лишний раз не хотелось шевелить обмороженными пальцами и собирать веревку в кольца. Но ему все-таки было легче, чем Балыбердину, ведь он шел с кислородной маской: два-три глубоких вдоха — и все в порядке.

Впереди маячил знаменитый пояс рыжих скал — предпоследнее серьезное препятствие перед подъемом иа вершину. Тонкий репшнур, навешенный югославскими альпинистами еще весной 1979 года, показывал путь, но нисколько не облегчал подъем. Крючья были слишком ненадежными, а заменять их некогда. К тому же короткая двадцатиметровая веревка усложняла передвижение на этом участке скал, да и удобных мест для организации надежной страховки было мало. Затем черепицеобразные скалы гладкими ступенями вывели альпинистов к последнему препятствию — двадцатиметровой стене. Метров сто шли, балансируя по гребню шириной сантиметров двадцать пять: если падать налево, то пролетишь километра полтора, если направо — столько же. Гребень все-таки преодолели.

С 8 часов утра рации оперативной связи в базовом лагере и в группах на маршруте были включены на прием. И только в 14 часов 15 минут послышался усталый голос Балыбердина:

— Евгений Игоревич, идем и идем вверх, каждый пупырь принимаем за вершину, а за ним открывается новый. Когда же наконец все кончится?

В 14 часов 35 минут Владимир вновь вызвал базу:

— Впечатление такое, что дальше все идет вниз. Как вы думаете, это вершина?

Евгений Игоревич был готов ответить на любой вопрос, но не на этот. Мечта стала явью. С трудом проглотив застрявший в горле комок и стараясь не дать волю эмоциям, Е. И. Тамм поздравил первых советских восходителей на Эверест и попросил описать все, что они видят вокруг.

— Когда мы подходили к вершине, — делился своими впечатлениями Мысловский, — стала портиться погода. Мы смотрели почти все время наверх. И вдруг… вверх смотреть не надо. Володя Балыбердин — он первым достиг вершины — начал доставать кинокамеру. Я прошел мимо пего и опустился на снег. Все! Дальше пути нет! Наконец-то можно и посидеть. Меня часто спрашивают, что я ощутил, когда ступил на вершину. Я до сих пор никак не могу найти нужных слов, чтобы правильно описать состояние, которое испытал, оказавшись на вершине. Я ощутил какую-то своеобразную радость, но эмоционально она была не яркой. Скорее я почувствовал облегчение. Главное — задача выполнена: наконец-то советские люди поднялись на «третий полюс» планеты. Теперь надо благополучно спуститься, чтобы радость победы советского спорта не была омрачена… Вершина — небольшая заснеженная площадка, на которой могут поместиться человек пять-шесть. С нее открывается прекрасный вид. Над головой темно-синий купол неба, а вокруг необыкновенный простор. Когда разрывало облака, мы видели Непал, зеленовато-рыжее Тибетское нагорье. Внизу простирались полупустыни, ледники. Взгляд подолгу задерживался на знакомых по фотографиям восьмитысячниках: Макалу, Чо-Ойю, совсем рядом Лхоцзе, которые будут манить к себе еще не одну экспедицию.