В стране у Карибского моря - [7]
Море стало спокойнее, вода голубее. Но под умеренным северо-западным ветром пока еще довольно прохладно. Лично мне норд-вест весьма кстати, потому что иллюминатор моей каюты, расположенной с правого борта, оказывается теперь прямо с наветренной стороны. Я открываю его и вдыхаю наконец свежий, без примеси газа воздух. Длинная стая изящных маленьких дельфинов, извиваясь, подобно гигантской морской змее, то плывет параллельно нашему курсу, то пересекает нам путь. Крупные дельфины, постоянные спутники кораблей, направляющихся на юг, целыми семьями выкидывают перед носом свои акробатические трюки. А иногда грозные черные тучи, гонимые северо-восточным пассатом, проплывают низко над океаном, и видно, как они где-то извергают свои водные массы, словно опускают над водой гигантские занавесы. Над нами же в этот момент ярко блещет солнце. Пассажиры, сидя в шезлонгах, с любопытством наблюдают за этим водоизвержением.
С тех пор как мы покинули Европу, на нашем пути почти не попадается других судов. По большей части мы плывем в полном одиночестве и днем, и ночью; вокруг лишь неугомонный, вечно волнующийся океан. Словно щепка, плывет наше судно в этой безбрежности.
Однажды, выйдя поутру на палубу, я заметил на некотором отдалении огромный танкер, обгонявший нас. Он вырисовывался на фоне пламенно-красного неба на востоке, как вырезанный ножницами силуэт. Благодаря своим могучим двигателям он прошел мимо нас с такой скоростью, словно мы были какой-нибудь жалкой буксирной баржей. А ведь и у нас ход был не так уж плох. Уже на четвертый день по выходе из Бреста перед полуднем показались Азорские острова: сначала Грасьоза, потом Фаял, потом особо отличающийся своей высотой остров Пику… Заполдень мы были на траверзе острова Сан-Жоржи, а перед самым закатом выглянул из-за горизонта характерный своими двумя вершинами горный хребет Флориша, крупнейшего острова этой группы. Вскоре вспыхнул его большой маяк, сильнейший в радиусе нескольких тысяч миль, посылая во тьму свои немые директивы.
А на следующий день — это была пятница — в машинном отделении произошла новая авария и нам пришлось сбавить ход до минимума. Сломалась шестерня одного масляного насоса и одновременно расплавился подшипник. Наш «второй»[3] — простой и скромный моряк, обладающий лошадиной работоспособностью и соответственно нагружаемый, — сказал мне за завтраком, что наши неудачи происходят оттого, что мы отплыли в пятницу. Представьте себе всю глубину парадокса: современный человек, привыкший управлять сложными машинами, не может расстаться со средневековыми суевериями! Он утверждал это со всей серьезностью и приводил в пример множество катастроф, которые были связаны с «несчастливым днем» — пятницей. — Но судовладельцы больше не считаются с этим, — жаловался он. — Доходят даже до того, что по пятницам закладывают и спускают на воду суда! Какая же участь ожидает такие корабли!
Этим не ограничивается верность нашего «второго» всякого рода морским повериям или «старой морской мудрости» — кто как это назовет.
— Если бы при выходе из гавани нашим первым маневром был задний ход, — заявил он мне в другой раз, — я сошел бы в первом же порту.
Капризы апреля все еще преследуют нас, хотя мы уже спустились довольно далеко на юг. Ветер за последние дни успел перемениться с зюйд-веста на норд и обратно. Его сила постоянно меняется, так как мы пересекаем различные воздушные течения. В запад-ной части Атлантики, ближе к американским берегам, ветер достигает высоких баллов. На коротких, крутых волнах наше судно испытывает сильную килевую качку. Линия горизонта так и пляшет то по носу, то по корме, она почти равняется с верхушками мачт, а затем быстро падает вниз. Хотя мы находимся уже на широте Бермудских островов, погода по большей части довольно прохладная. Низкие серые облака проносятся между небом и водой. Море становится бесцветно-грязным и противным, как осенью в наших широтах.
Но вот внезапно воцаряется почти полный штиль, океан опять приобретает свою сияющую голубизну и лишь слегка морщинится, а то и вовсе стелется гладко, как в тропиках. Температура воздуха доходит уже до 26 градусов, а температура воды не опускается ниже 21 даже по ночам. Вспоминаются истории времен парусного флота, породившие выражение «лошадиные широты»[4]. Если смотреть с капитанского мостика в солнечный день, море теперь удивительной ультрамариновой окраски, оно покрыто тонким кружевом пены и бесконечно длинными лентами саргассовых водорослей, от которых эта часть океана получила название Саргассово море. Узкими полосками тянутся по воде продолговатые колонки этих плавучих водорослей, а иногда медленно проплывают мимо в виде больших островов. Отдельные лохмотья, оторвавшиеся от больших скоплений, одиноко покачиваются на волнах. Ветру легче их гнать, чем длинные ленты, поэтому их можно увидеть гораздо восточнее еще за два-три дня до того как войдешь в собственно Саргассово море. На солнце они сверкают, как золото; некоторые большие пучки похожи на банную губку. Иногда проплывает мимо зеленая или голубая гигантская медуза. Летучие рыбы, поодиночке или небольшими стаями, со свистом пролетают мимо грохочущего стального чудовища, потревожившего их покой.
