В стране у Карибского моря - [49]

Едва мы вышли за город, меня совершенно покорил чудесный ландшафт. Это было настоящее первозданное высокогорье, с хребтами и уступами, башнями, пиками и срезанными вершинами, с крутыми ущельями, заполненными густолистной чащей тропического леса, из которых слышится рокот горных ручьев. А на склонах то могучие поросли сосен с примесью дуба и горной пальмы, то жалобно устремленные в небо обгорелые пни на пожогах. Как ни грустно на них смотреть, пожоги открывают путнику великолепные дали, которых не увидишь за густым лесом. Ибо здесь сосновые боры не так редки и прозрачны, как у нас, стволы и ветви деревьев густо покрыты эпифитами, главным образом ананасными (бромелиевыми), и орхидеями. А в еще более высоких горных районах кроны деревьев густо переплетены целыми занавесями из маленьких, напоминающих бороды бромелий (тилландсий). Развеваясь на ветру, эти зеленые бороды производят прямо-таки сказочное впечатление.

А на поверхности, в тех местах, где скот пасут нерегулярно или вовсе не пасут, буйно разрослись под дождями влажного сезона кустарники и травы. Среди них великолепные, как языки разноцветного пламени, наземные орхидеи и множество растений, напоминающих паши луговые цветы. Но тут же встречаются и надоедливые, труднопроходимые колючие заросли, и все это такой высоты, что порой перед глазами высится лишь одна сплошная стена зелени. В конце сухого сезона все это будет предано огню. А на недавних пожогах ничто не закрывает обзор. Нам были видны все горные хребты и долины Эль-Параисо вплоть до длинных безлюдных хребтов у границы с Никарагуа, в том числе самая широкая и протяженная долина Рио-Гуаямбре, которая впоследствии сливается с Гуаяпе, образуя могучую Патуку.

Со стороны Никарагуа, через перевал у Сифуэнтес, пришел в Гондурас более полувека тому назад немецкий географ Карл Заппер, чтобы дополнить свои обширные исследования в остальных частях Центральной Америки несколькими маршрутами по этой стране. Кое-где наши пути пересекались, и мне было интересно сравнить его заметки с моими собственными наблюдениями: ведь с тех пор не появилось никаких новых географических описаний этого участка суши.

Альбино нетвердой походкой бредет впереди, тянет мула за собой на аркане и непрерывно — он уже совсем охрип от этого — покрикивает на него: «Vaya, macho!» (Иди же!) «Busca! Ola, busca!» (Эй, ищи!). Искать нужно дорогу, когда он сам уже не может ее найти. Шествие замыкаю я, увешанный необходимыми аппаратами и приборами. В полном противоречии с обычаями страны, я иду пешком. Такова уж моя метода, я считаю, что так лучше услежу за всем происходящим вокруг, а кроме того, мне больше нравится упражнять свои собственные ноги, чем трястись на лошадином хребте. Итак, караван наш, прямо скажем, невелик, но мне большего и не надо. Мои ящики запрятаны в джутовые мешки, притороченные справа и слева к вьючному седлу мула. Но не думайте, что устроить это было так легко. Здешние жители для транспортировки грузов — когда они не носят их на себе — на протяжении столетий, с тех пор, как испанцы завезли сюда лошадей и ослов, пользуются вьючными животными. Однако они так и не придумали усовершенствованных способов увязки вьюков. В этом отношении, точно так же как с питанием и жильем, все остается неизменным. Применяется все то же неуклюжее, громоздкое деревянное седло, в качестве подстилки — истлевшее вонючее тряпье, которое ни в какой степени не предохраняет от потертости, жесткая, пропитанная кровью и грязью подпруга. Процедура седлания — целая канитель. Шнуровка производится обычно уже полуистлевшими шнурками из кожи или агавы, подпругу затягивают, упершись мулу ногой в живот. При этом стяжки нередко рвутся, животные шарахаются, сбрасывают часть поклажи, а другую тащат за собой по пыли и камням. Что же касается укладки груза, то здесь полагаются на старую мудрость: «La carga se regia con el camino», что примерно означает: «Груз утрясется в дороге».

Первый день оказался одним из труднейших. Мы несколько запоздали с выходом, как это нередко случается поначалу. Прошли обильные дожди, дороги развезло. Мы пересекли несколько вздувшихся горных рек, впадающих в Гуаямбре. Одна из них, Кебрада-де-ла-Арена, была около сорока метров шириной и с гулким ревом несла свои воды по каменистому ложу из гладкой гальки и скользких валунов. Тут уж приходилось соблюдать осторожность, чтобы не оступиться и не быть подхваченным течением или не намочить чувствительные приборы. Ибо каждый раз упаковывать их в резиновый мешок слишком канительно, приходится надеяться, что все обойдется благополучно.

За рекой нам предстоял трудный подъем с высоты 600 до высоты 1400 метров. С одной стороны, это огромное наслаждение: можно подумать, что попал в альпийские предгорья. Стоят могучие сосны, под ними свежая зелень высоких трав, в боковых долинах резвятся сверкающие ручьи, а вокруг немое безлюдье да голубое небо над головой. С другой стороны, идти по узкой, крутой, каменистой, размытой ручьями тропе было одно мучение. Да и голод уже основательно давал себя знать — хорошо еще, что питьевой воды хватало в родниках и ручьях. Трудности причиняло и быстрое изменение давления, но больше всего — целые тучи мельчайших, но отчаянно кусающихся мошек. Они — сущее бедствие окоталя, соснового леса («окоте» значит — сосна). Все же мы продвигались в хорошем темпе, хотя это и стоило нам напряжения всех физических и духовных сил. Уже в сумерках показались первые коровы… А вот и дом, в котором можно навести справки… Вот и другой, из которого раздаются поющие детские голоса… И наконец достигнута цель сегодняшнего перехода — хутор под названием Буэна Эсперанса — Добрая надежда. Вот и ладно: никогда не будем ее терять!