В сложном полете - [67]

— Правда, но у меня на это нет времени.

Я поглядел на часы, сердце сжалось от тревоги. Вот-вот доложат дежурному по училищу: «Курсант Ушаков не явился из увольнения».

Люба с беспокойством сказала:

— Да, Боря?! Сегодня такой суматошный вечер, что я забыла спросить, каким временем ты располагаешь?

— Никаким.

— Как?! До которого часу ты отпущен?

— До одного ноль-ноль.

— Как? А сколько сейчас?

— Полпервого.

— И ты молчишь?

— А что говорить?

— Но тебе же попадет?!

— Обязательно.

— Ну почему ты молчал? Не сказал сразу?.. Что не можешь меня проводить. Я почему-то решила, что раз сегодня суббота, а завтра воскресенье, то ты располагаешь временем, как я… Ой, какая дура!.. никогда себе этого не прощу! Мало того что сама себе навредила, так тебя под удар поставила. Ты прости меня, поверь, я не хотела этого…

— Верю.

— Так почему ты сразу-то не сказал?

— А как бы я выглядел в твоих глазах, когда, не успев познакомиться, брякнул: «Здравствуйте! Рад с вами познакомиться. К сожалению, не располагаю временем. До скорого свидания. Я поехал!..» Так что ли должен был я поступить у кинотеатра?..

— Мда-а, — вздохнула Люба. — Все же мог бы сказать, что не можешь идти в кино.

— Да я там не успел рот раскрыть, как очутился в зале.

— Вот что! — сказала Люба решительно. — До своего лагеря я доберусь как-нибудь одна. А ты сейчас же отправляйся в часть. Но в следующий раз, когда пойдешь в увольнение, попросись, чтобы отпустили на все воскресенье. Мне сообщишь письмом, когда и где ждать.

— Не ждать.

— Почему? — обиженно вытянулось ее лицо.

— После сегодняшнего опоздания меня больше не пустят в увольнение.

— Это серьезно? — она притихла, потом негромко добавила: или шутишь?

— Хотелось бы, но это серьезно.

— И все я виновата, — горестно вздохнула она. Взяла мою руку.

— Дай слово, что будешь писать, и прошу — скорей иди.

— Даю, — я поднялся.

— Я напишу тебе сегодня же, как доехала, а ты мне — как добрался и как встретят.

— Хорошо, — кивнул.

— Может, на каком-нибудь трамвае доедешь?..

— Сейчас они не ходят.

— Опять неприятность, пешком далеко?

— Двадцать пять километров.

— Что-о?! Когда же ты придешь? К завтрашнему вечеру…

Я улыбнулся:

— Ну почему? К сегодняшнему утру.

— Это невозможно.

— Бегают же марафонцы по сорок два километра.

— Но ты же не марафонец. Нет, нет. Это выше моего понимания.

«Но Вострик же бегает по 40 километров! Почему я не смогу?» — чуть не вырвалось.

Люба раскрыла сумочку, порылась в ней, достала деньги, протянула.

— Здесь пять рублей, может, поймаешь какую-нибудь машину… К сожалению, больше у меня нет.

Я покраснел.

— Спасибо, не надо. Деньги у меня есть. А машину вряд ли сейчас найдешь.

— Возьми, — настаивала Люба, — они не помешают.

— Нет, самой пригодятся. Ладно, побежал…

Уже подошел к лестнице, когда услышал:

— Боря! Постой!..

Она, догнав, взволнованно зашептала:

— А если те двое караулят тебя?.. Может, дождешься все-таки утра? Все равно уж опоздал?..

— Не беспокойся, я бегом, им не догнать.

— Ну береги себя…

— Спасибо.

Побаиваясь, вышел из вокзала, готовый ко всяким неожиданностям. На площади машин почти не было. Всего каких-то три фургона. Озираясь, не встретиться бы с небритыми мордами, подскочил к грузовикам. Но те оказались закрытыми и без шоферов. Ну и черт с вами! Нисколько и не надеялся.

Не раздумывая больше, не теряя драгоценного времени, побежал рысцой, гулко бухая сапожищами по асфальту…

И вот прибежал и сижу теперь неприкаянным в казарме… Так зачем я поступал в училище?.. Чему научился?.. Если совершил свой первый в жизни по-настоящему гражданский поступок, за который вместо благодарности так жестоко хотят наказать, как не наказывали и не накажут никого из роты…

Мотая головой, словно вытряхивая мысли-шипы, я продолжал маяться…

СЕКУНДЫ МУЖЕСТВА

Наконец под вечер притопала рота, враз наполнив казарму шумом и гамом. Оно и понятно — только что прыгнули второй раз в жизни и не остыли еще от пережитых волнений.

Вострик нашел меня в ленкомнате, где никого еще не было.

— Ты где это пропадал? — требовательно-недовольно спросил он. — Уж не у ней ли ночевал? — сощурился враждебно.

— Если будешь говорить в таком духе — ничего не скажу, — ответил холодно.

— Сразу уж обиделся? — смягчился Вострик. — Знал бы, что произошло со мной…

— Что?..

— Не скажу, — заулыбался Петр, — сперва расскажи ты. Я ведь ждал, ждал, не мог дождаться. Всякая чушь лезла в голову.

Выслушав меня, вздохнул облегченно, похлопал по плечу.

— Молодец! Хвалю за храбрость! Жаль — не на меня нарвались.

С любопытством спросил:

— Ну и что теперь будет? Какое взыскание ждешь?

— А-а! — поморщился я. — Будь, что будет! Лучше расскажи, что произошло?..

Глаза Петра загорелись. Посмеиваясь, он вспомнил необычное во всех деталях.

Басовито рокоча мотором, Ан-2 набирал высоту. Поглядывая друг на друга, сидели курсанты, ожидали замораживающей команды: «Приготовиться к прыжку!..»

Стих мотор, машина перешла в горизонт, будто замерла. Наконец, «выстрелила» команда. Все встали, еще крепче сжали вытяжные кольца, в затылок друг другу выстроились у двери. И вот двери открылись. Далеко-далеко внизу подернутая сиреневой дымкой — земля. В этот миг каждый парашютист замирает в ожидании команды: «Пошел!» И она громыхнула.