В шаге от вечности. Как я стал киборгом, чтобы победить смерть - [45]

– Прости, мне правда жаль, но я больше этого не вынесу. Тебе надо уехать и вернуться в Лондон.

Contra Mundum [10]

Я так растерялся, услышав это, что первые несколько секунд был не в состоянии осознать прозвучавшие дальше слова его явно подготовленной речи:

– Среди моих знакомых нет людей с кандидатской степенью. Я даже не знал, что это вообще значит. Не понимал, какие возможности это открывает. Но теперь-то я знаю. И знаю тебя. Ты будешь великолепным ученым. Ты же создан для этого. И я люблю тебя слишком сильно, чтобы этому препятствовать. Ты должен вернуться и получить степень магистра, а потом – кандидата наук.

Я попытался возразить, но Франсис приложил к моим губам палец и продолжил:

– Мы будем жить в бедности пять или шесть лет – пока ты не закончишь… И я не уверен в том, где именно мы поселимся, – мы? Мы будем жить в бедности? Жить вместе? – Но ничего, выкрутимся. Я найду какую-нибудь работу. И мы пройдем этот путь вместе.

Конечно. «Мы». В этом сомнений не было. Мой мозг, наконец, сумел послать импульс голосовым связкам.

– Но, милый, как мы можем уехать отсюда? Ведь здесь твой мир. И единственная работа, которая тебе нравится.

– Я люблю свою работу, но тебя люблю намного больше. Ты был готов отказаться ради меня от всего, теперь мой черед, – он умолк и встревоженно взглянул на меня. – Ты же хочешь прожить со мной жизнь, правда?

Мне не удалось до конца скрыть остатки недоверия в голосе, хотя я попытался замаскировать их – и свой главный страх – шуткой:

– Я уж думал, ты не попросишь…

Спустя месяц лето начало переходить в осень, а мы с Франсисом отправились кочевать по квартирам наших «счастливых» друзей, которые жили в Лондоне: пара дней в свободной комнате у одного, ночь на диванах у второго, и так до бесконечности. Думаю, не нужно уточнять, что нам оказались недоступны и пустующие спальни в слишком больших домах моих родственников, и моя собственная спальня в Уимблдоне. Проведя особенно бессонную ночь на исключительно неудобной кушетке, я все же решил проверить, пустят ли меня. Оказалось, не стоило даже тратить деньги на звонок.

Каждое утро мы рано вставали, бежали к ближайшему киоску за лондонской газетой, пестревшей объявлениями о сдаче жилья, просматривали их за завтраком, забирали свой пакет с монетками и шли к свободной телефонной будке, где запирались, пока не дозванивались по каждому из выбранных номеров. В большинстве случаев разговор сводился к короткой фразе: «Извините, вас опередили».

Иногда нам удавалось договориться о просмотре. Но на месте всегда оказывалось, что жилье не такое, как в описании, находится не там, где указано, сдается дороже или владелец просто не хочет, чтобы квартирантами были двое мужчин.

Удача улыбнулась нам наконец, когда гостеприимство всех готовых приютить нас избранных друзей и знакомых было практически исчерпано: мы нашли комнату, которую могли себе позволить, в паре километров от Имперского колледжа – я мог дойти до него пешком и не платить за билет на метро. Это была мансарда, чердачное помещение пятиэтажного викторианского дома с маленькими окошками, выходившими на лондонские крыши, увенчанные каминными трубами. Невероятно романтичное место!

И невероятно холодное, как выяснилось, когда осень начала вступать в свои права. К моменту, когда по вечерам мы уже буквально дрожали в своей каморке, я восстановился в колледже, а Франсис нашел работу – ухаживал за взрослыми с серьезной задержкой в развитии. Он вырос в доме, где часто бывало холодно, но для меня это оказался совершенно новый опыт, и я быстро заключил, что мог бы обойтись и без него. Поэтому мы купили большой рулон скотча и заклеили оконные рамы в попытке обуздать дыхание зимы, прорывающееся к нам сквозь щели.

Так мы «герметично запечатали» себя в маленькой комнате, служившей одновременно спальней, столовой, кухней, гостиной, чуланом и кладовкой. Центром притяжения была газовая плитка, у которой мы сидели, воображая, как станет тепло, когда мы ее зажжем. В день можно было потратить газа только на шиллинг – благодаря такому ограничению можно было протянуть двадцать дней на фунт.

Единственная проблема заключалась в том, что, даже израсходовав минимум газа на приготовление ужина, мы все равно могли позволить себе только пару часов тепла. К тому моменту почти весь кислород в нашей каморке заканчивался, у нас начинались головные боли и единственно верным решением казалось возвращаться в ледяную постель, которую мы пока что были способны согреть теплом своих тел. Так проходил каждый наш вечер.

Но, пока плитка шипела, пламя отдавало свое тепло, а наши пальцы медленно оттаивали, можно было и поговорить. Почти каждая беседа сводилась к планам на будущее и мечтам о нем. Стоит мне только получить кандидатскую степень – возможно, уже через пять лет, – как мы сможем поехать в X. Или в Y. Или и туда и туда. А потом – в Z. Куда бы мы ни отправились, там будет чудесно.

По необходимости наш разговор возвращался иногда к испытаниям и злоключениям настоящего. Мы оказались – это стало очевидно – предоставлены сами себе. Как и предсказывала мать, многочисленная родня быстро и безжалостно обрезала все ниточки, связывающие ее с белой (точнее, радужной) вороной.