Вдруг им овладела сильная страсть к вину, в полном одиночестве он ходил из корчмы в корчму, превратился в алкоголика и вскоре допился до белой горячки.
Он совсем забросил службу, с начальством стал вспыльчив, дерзок, груб, а к сослуживцам совершенно нетерпим.
Наконец ему объявили об увольнении, назначили дисциплинарное расследование.
Тогда он пришел в себя…
«Вы не посмеете, нет, это жестоко! И без того «кровавая свадьба» лишила всякого смысла мою жизнь! Только несчастное тело еще держит и гонит меня по свету! Ничего не осталось! Прах, пепел, грязь! Но это мое, вы не можете отнять их у меня! Они не останутся в вашей власти, в ваших руках! Это мое!»
Он схватил толстое, затрепанное дело о судебном процессе разбойницы Лары и потянулся за своим дневником, лежащим в ящике регистраторского стола…
— Это мое и уйдет со мною! — бормотал он про себя, сидя в регистратуре.
Внезапно у него мелькнула мысль, лицо его вспыхнуло, он задрожал всем телом.
«Правильно! Хорошо! Прекрасно! Почему бы нам не покончить все разом, дети мои, друзья мои, мои братья! Ведь после «кровавой свадьбы» только с вами на всем белом свете я дружил, вел сердечные разговоры, вы развлекали меня, вы, вечно молчащие… Да, если кончать, то с вами вместе!»
В здании регистратуры воцарилась предвечерняя тишина. Все живое, что теснилось в многочисленных клетушках, оставило до завтра свои труды и вырвалось на свежий воздух… Только регистратор ждал, когда начнет темнеть…
Он запер дверь, еще раз осмотрел все комнаты, все углы и, убедившись, что нигде ни живой души, достал несколько бутылок какой-то жидкости и начал не спеша поливать ею дела. Он облил судебное дело разбойницы Лары и свой дневник, потом облил самого себя…
Глаза у него разгорелись, безумие и ярость разрывали все его существо.
— Почему я медлю? Чего ожидаю? Ах, как это будет прекрасно, божественно… Ха-ха-ха! Все-таки, Лаура, какая же ты была плутовка! Ах, Лаура!.. Лаура! — Он зажег свечу, швырнул ее в жидкость, в мгновенье ока вспыхнул огонь, страшное разрушительное пламя бушевало все сильнее, и вскоре регистратура превратилась в огромный костер.
Ничего не уцелело. Из пожарища вытащили почерневший, обугленный труп. После расследования и розыска исчезнувшего Ивицы Кичмановича пришли к заключению, что обугленное тело было телом несчастного регистратора, который еще при жизни страдал безумием, известным в медицине под названием «delirium tremens»[67].
* * *
Холмы, где жили музыкант Йожица и его сосед коротыш Каноник, давно опустели и казались вымершими. Потомки разобрали и растащили домишки и хозяйственные постройки, все разделили между собой, не оставили и кола от плетня, который говорил бы о том, что когда-то здесь жили люди… Терновником и бурьяном до пояса поросла земля, где стояли оба жилища.
Только «храм» еще смотрел в небо, вроде ночного пугала. Крыша прогнулась, разрушилась. Все, что было богатым и красивым, время изъело своими зубами, превратило в прах. «Проклятое это место, проклятое!» — говорили люди и так учили своих детей. И теперь еще в разбросанных по горам и долинам домишках не найдется ни одной души, которая отважилась бы после захода солнца подняться на эти холмы или приблизиться к развалинам рокового дома.
Перевод И. Лемаш.