В понедельник дела не делаются - [66]

Явно девятилетний мальчик убит не в результате разборок преступных группировок. Но Давыдов и Комаров были местные, у них имелись дети примерно такого же возраста. Спокойно отвалить по домам «рубоповцы» не смогли.

Оба были идейными ментами, вышли из уголовного розыска, работа на улице была им хорошо знакома. И хотя на задержание преступника дежурная часть сориентировала экипажи всех наружных служб – ППС, охраны, ГИБДД, их барражирование лишним не будет. У всех – и у «пэпээсников», и у «овошников»[73] – эта задача окажется одной из многих, основные рабочие проблемы поглотят ее.

А экипаж рубоповской «шестёрки» нацелен сейчас только на поиск детоубийцы. Приметы хорошие, со свидетелем повезло.

Давыдов медленно ехал по длинной улице писателя Чехова, тормознул около пивного ларька. Мужиков вокруг пивнухи кучковалось немного, меньше десятка. Обстановка спокойная.

– Пойдём, Паш, вон того проверим, – начальник РУБОПа повернул ключ в замке зажигания, заглушил двигатель.

Среднего роста, не парень уже, мужик за тридцать в синей спецовке, худощавый, загорелый, заартачился.

– В чём дело?! Нет у меня с собой документов… Чё, комендантский час в городе ввели?

Давыдов обглядывал его. Царапин, ссадин на лице, на руках нет.

– Чегой-то такое? – он грузно присел, ногтем поскрёб по коричневому пятну на брючине, в самом низу. – Не кровь?

– Какая кровь? – оторопел мужик. – Эт краска… Да чё вам надо?

– Паша, запиши его данные и пробей по паспортному, – велел Давыдов Комарову.

Старший опер, коренастый, смуглый, похожий на метиса, цепко взял мужика под локоть.

– Пройдём к машине!

Начальник РУБОПа стоял под моросящим дождём. Глядел, как через амбразуру ларька пожилой, морщинистый дядька принимает у продавщицы тяжёлую кружку с пивом. Давыдов почти не употреблял спиртного, а к пиву вообще был равнодушен, но тут вдруг ему отчаянно захотелось сделать несколько крупных глотков «жигулёвского». И чтобы вливалось оно внутрь непременно через пену, которая будет бесшумно оседать и лопаться на краю толстого гранёного стекла.

После того как утром Проскурин взял деньги, а они соответственно взяли его, Давыдов не мог отделаться от ощущения, что он вывалялся в говне.

Весь месяц, когда велась разработка, информацию по которой получил он лично (готовую её слили в службу собственной безопасности), Давыдов надеялся, что Проскурин образумится и врубит заднюю. Вспомнит о себе, о семье, о маленьких ещё совсем детях, о старых родителях на Украине, в городе Фастове.

Но Проскурин не оставлял своекорыстного замысла. При каждой встрече напоминал Боровкову, что расследование по уголовному делу близится к концу, и надо что-то делать, как-то решать вопрос. Когда Боровков спросил его: «Сколько?», Проскурин легко ответил: «десять». Он говорил на эту тему мало, но и того, что наговорил (понятное дело, Боровков ходил на каждую встречу «заряженным»[74]) в совокупности с взятием с поличным хватало для доказывания его вины.

Те четыре с лишним года, которые Проскурин проработал в милиции, Давыдов регулярно общался с ним. Приятельских отношений между ними не было никогда, но всегда они здоровались, могли при случае переговорить на незначительные темы.

Оба были футбольными фанатами, болели за «Спартак».

До выслуги Проскурину оставалось лет пять, с учётом законченного высшего военного училища и службы в армии на офицерских должностях.

Теперь всё шло псу под хвост!

В ходе разработки взяточника Давыдов отчётливо понимал, что он только выполняет возложенные на него законом и ведомственными приказами обязанности, что Проскурин зарвался, что про него давно говорят в управлении, что берёт он сырым и варёным, и есть ещё несколько информаций на него, которые при необходимости тоже можно подтянуть к возбужденному сегодня прокуратурой делу.

Но всё равно ощущение того, что он разрабатывает собрата, пусть и ставшего ментом по случайности, грызла. Проскурин был в том же звании, что и он – майор. Давыдов знал, что не изменит утверждённого сценария. Не скажет Боровкову, чтобы тот бросил играть в стрёмные, но похоже, понравившиеся ему игры.

И уж тем паче не предупредит об опасности самого Проскурина.

Как сегодня утром остро хотелось начальнику РУБОПа, чтобы Проскурин послал подальше скользкого Боровкова с его десятью «штуками» и дал бы ему папкой из кожзаменителя по башке. Но Проскурин аккуратно и деловито положил протянутую ему пачечку пятисотенных в свою папку, сжал её под мышкой.

Там же в папочке у него лежали билеты на киевский поезд, приобретённые в предварительной кассе.

«Ребят, вы чего? Я сотрудник милиции», – жалко пискнул Проскурин, когда его взяли под руки.

Обмирая от жуткой мысли, что привычный мир для него рухнул безвозвратно.

Когда приехали домой к Проскурину с обыском, половина его, округлостью форм напоминавшая мужа, щекастенькая, заканчивала собираться в дальнюю дорогу.

– Гош, это ты?! – закричала она из дальней комнаты, когда хозяин, заскрежетав в личине замка ключом, отворил входную дверь. – Умница, что пораньше пришёл! Помоги чемодан закрыть…

Через несколько секунд ей предстояло узнать, что чемоданы набитые эти им теперь без надобности. Что мужу надо спешно паковать другие вещи, с собой в камеру…