В понедельник дела не делаются - [56]

– Чего как долго? – с укоризной спросил Маштаков.

За два часа он полностью пришёл в себя, стал энергичным, приобрёл живой блеск в глазах.

– Потом расскажу… – Андрейка возился с замком наручных браслетов, никак открыть не мог. – Как у тебя?

– У меня – по масти, – осклабился Маштаков и сильно, с хрустом потянулся. – Помыкалов полный расклад дал. Девять грабежей. Четыре? – Проверяя себя, он заглянул в исписанный листочек. – Ага, четыре кражи из подвалов… Майка какая на тебе, Белик?

Старший опер подошёл к парню, расстегнул у него на груди спецовку, двумя пальцами защипнул старую, в прошлом – чёрную футболку.

– Не та! Та – фирменная, «Рибок»! Где, Белик, майка «Рибок», которую в центре на Ленина с парня сняли? Приглянулась она тебе… ты ее потом от кровушки отстирал и носил… где она?

Ну?! Видишь, мы всё знаем! Да присаживайся ты, в ногах правды нет! Где майка-то?

– До-ома, – обессилено выдохнул парень, опускаясь на стул.

– Эх ты! – Маштаков потрепал его по стриженой макушке. – Куришь? Закуривай!

Рязанцев смотрел на напарника и старался угадать, действительно раскололся Димка Помыкалов или Николаич блефует. Но если блефует, как тогда про майку он в цвет попал? По камере Помыкалов за майку не говорил, Ленка тоже ничего такого не сообщала.

– С кем живёшь-то? – Маштаков поднёс Белику зажигалку.

– С баушкой и с матерью…

– Отца нет?

– Сиди-ит… – Беликов вытащил из потухшей сигареты палку, покрутил её в грязных пальцах, разминая. – А дайте ещё зажигалку…

– На! Бабушка сейчас дома?

– До-ома конечно, она на пенсии…

Маштаков движением бровей поднял Андрейку.

– Шуруй к Озерову. Скажи ему, чтоб на после обеда готовил постановление на обыск. Давай бегом, а то он умотает в столовку!

Рязанцев пошёл на второй этаж, который почти полностью занимало следственное управление.

Крохотный кабинет Озерова оказался набитым до отказа. В центре внимания находилась Маша Шишкина. Вертя в пальцах дымящуюся коричневую сигаретку, она увлечённо рассказывала:

– …Своими глазами видела… Опера рубоповские ему ласты за спину завернули. Я с ними в прокуратуре на лестнице столкнулась. Глаза у меня вот такие стали!

Маша сделала уморительную гримаску, выпучив глаза, хлопнула накрашенными ресницами.

– …А он башку опустил, не смо-отрит… Кроме наших «рубоповцев» там ещё из области были. Козырные такие, как ФБР. За что его, интересно, могли хлопнуть? За взятку?

– За что же ещё? Конечно за взятку. – Озеров взял с подоконника пепельницу, поставил перед Шишкиной. – Не стряхивай на пол!

Худенькая Света Полякова по-бабьи вздохнула:

– О-ох, он же к родителям на Украину собирался в отпуск.

Билеты взял…

Старшая из присутствующих, Юрьева Марина Дмитриевна, ветеран следствия, ссыпала в пепельницу с ладони мокрую семечную шелуху.

– Я вам так скажу, молодёжь, обнаглел Игорёк, краёв не видел в последнее время. Думал, что кругом дураки. Дома всё отделал под дуб и под ясень. Жену разрядил. Шуба норковая, плащ кожаный… Такая цаца, не подступись!

– Чего случилось? – спросил Андрейка.

– Не знаешь?! – Шишкина в очередной раз распахнула до отказа глазищи. – У нас Игоря Проскурина «шестой» отдел повязал! Только что!

– А-а-а, – неопределённо протянул Рязанцев.

Он знал в лицо Проскурина, пересекался с ним на дежурствах, порой выезжали вместе на происшествия. Проскурин вёл «дорожные» дела, работал исключительно с «гаишниками». На Андрейку он производил впечатление человека высокомерного, даже не всегда с ним здоровался.

Рязанцев передал Озерову слова Маштакова насчёт обыска у Белика.

Следователь слушал его кисло, потом демонстративно отвернул манжет рубашки, постучал по циферблату электронных часов.

– Все вопросы в рабочем порядке после обеденного перерыва!

17

Внезапный звонок дежурного обломал Саше Кораблёву праздник.

В результате получасовой возни, сопровождавшейся уговорами: «Сашенька, не надо! Саша, давай не сегодня!», многочисленных проникновений под кофточку к мягким полушариям груди, упакованной в кружевной итальянский бюстгальтер «push-up», заканчивавшихся выталкиванием рук за пределы одежды, затяжных поцелуев, в которых девушка вроде окончательно теряла голову, но потом вдруг некстати спохватывалась, ему почти удалось дойти до цели. Оля лежала на диване топ-лесс. Чрезвычайно тесные джинсики её Саша упорно стаскивал книзу. Открылся крутой, обтянутый беленькими атласными трусиками лобок. Загорелые упругие бедра умопомрачительно контрастировали с импортным бельём…

И надо же было телефону в этот самый момент заверещать на всю пустую трёхкомнатную квартиру!

– Подожди секунду, – Саша губами коснулся тёплого Олиного виска. Выходя в коридор, краем глаза он видел, что, оставшись одна, девушка немедленно приподняла бедра и натянула обратно джинсы. Выразительно вжикнула молния. Выслушав энергичное, наполовину состоящее из ненормативных выражений сообщение Андреича, дежурного по УВД, Кораблёв понял, что Оля сегодня уйдёт домой неудовлетворённая. Так долго он подбирался к ней, такая девчонка классная! Скромная, что в наше время большая редкость. Три месяца они встречались, и до сих пор она ему не уступила. Родители в деревню с ночёвкой уехали, квартира в кои-то веки осталась свободная. Отдыхай не хочу! Саша дежурил эту неделю, но пронадеялся, что ничего сегодня не произойдет. В понедельник выезжал на самострел в район, не каждый же день… – Что-то случилось? – спросила Оля севшим голоском, когда он вернулся в комнату. Она была полностью одета, закалывала растрепавшиеся каштановые волосы. – Случилось страшное, маленькая! – ответил Кораблёв, закуривая. – Роковые обстоятельства нарушили наше счастливое свидание. Если серьезно, мне на происшествие надо ехать. Выпьешь ещё? Саша поднял с журнального столика ополовиненную бутылку «Хванчкары». – Нет, – Оля поджала губы, расстегнула сумочку, достала косметичку. – Пять минут подождёшь, я себя в порядок приведу? – Конечно, маленькая. Пока девушка рихтовала макияж, Кораблёв открыл «дипломат», проверил, всё ли у него на месте в «дежурной» папке. Принёс из кухни пяток шуршащих мешочков для мусора, в которые очень сподручно упаковывать вещдоки. – Ну я пойду? – Саше показалось, что в голосе подружки больше разочарования, чем облегчения. «Тоже ведь живой человек. Растормошил я её», – подумал понимающе, а вслух сказал: – Да, я отвезу тебя домой. – Ты же выпивал?