В понедельник дела не делаются - [157]

Таксисты курили перед шлагбаумом платной стоянки. Вот мафия так мафия. Менты с таксистами мирно сосуществовали, притеснять не пытались. Потому что знали: таксисты ходят под Клычом, отстегивают людям авторитета регулярно. Существование в районе вокзала диких извозчиков было полностью исключено. Случалось, что таксисты разово помогали милиции по непринципиальным мелочам. А так, кроме извоза, они выполняли роль сводников, через них можно было организовать девочек.

Раньше торговали водкой, преимущественно паленой; но на современном этапе, с появлением сети круглосуточных магазинов, бутлегерский бизнес у них утух. Наиболее бурые перешли на торговлю героином.

На троллейбусной остановке скопилось изрядно желающих воспользоваться услугами общественного транспорта. Быстро темнело, робко загорались фонари. С переменой освещения интерьер неузнаваемо менялся, на улице делалось тревожно и неуютно для нормального домашнего человека.

Паршин закуривал, когда из дежурки им велели срочно проследовать в бар «Славянка», откуда обслуга прозвонилась, сообщила, что там посетителя избили.

Милиционеры споро тронулись в путь. «Славянка» была того же пошиба, что и «Арзу» – привокзальная забегаловка. Только повара там работали повыше квалификацией. Раньше трудились они в ресторане «Острог», который сгорел лет пятнадцать назад. Говорили, что директор кабака сам его и спалил, опасаясь сесть за растрату. До сих пор не нашлось у города денег восстановить ресторацию. Стены без крыши торчат, как в хронике про освобожденный от фашистов Сталинград.

Оказалось, что посетителя не просто избили, но и ограбили.

Он сидел в углу зала, широко расставив ноги, уронив голову на руки. Из расквашенного носа на линолеум капала кровь, разбивалась в темно-красные звездчатые кляксы. Услышав приближавшуюся тяжкую поступь, парень поднял голову, увидел милицейскую форму и развёл руками. Был он пьяненький, но соображал. Судя по распухшей переносице и гнусавому голосу, у него был сломан нос.

История его оказалась банальной и поучительной. Хотя жизнь ещё никого ничему не научила. Парень отдыхал в одиночку, искал на вечер подругу и нашёл ее вместе с приключениями.

Угостил девушку пивом, потом вышел с ней на свежий воздух, покурить на приступках. За углом его ждали двое и профессионально поставленный удар в переносицу. Когда он упал, его тут же обчистили.

– Часы «Ориент»… деньги… четыреста рублей… Вот сука! – парень снова опустил голову, сжал виски.

Из ноздрей его закапало чаще.

Паршин прошел к стойке, пальцем указал, чтобы барменша подала ему телефон… В «Славянке» городской телефон имелся.

Набирая «02», хмуро сказал барменше:

– Пока разговариваю, чтоб девку эту мне вспомнила!

Прапорщик в нескольких фразах выдал информацию на удивление быстро откликнувшемуся на звонок дежурному. Тот сказал, что сейчас подошлет опергруппу.

Паршин положил перемотанную изолентой трубку на рычаги аппарата и выжидающе поднял глаза на барменшу.

Та приложила пухлую руку к грудям:

– Серёж, ребенком клянусь, первый раз эту шалаву крашеную вижу.

Паршин прищурился:

– Знаешь, кума, такого писателя Станиславского?

– Ну-у… слы-ыхала… – барменша не догоняла, куда клонит патрульный.

– Так вот, Станиславский в таких случаях говорил – «Не верю!», – со смаком выдал старинную заготовку прапорщик и боднул воздух головой. – Думай реально!

Обернувшись на шорох, он прикрикнул на напарника:

– Вован, какого хера ты выпускаешь их на улицу?

Спохватившийся Кирьянов устремился к выходу, за локоть уцепил намылившуюся свинтить тетеньку.

– Же-енщина, подождите. Сейчас ваши данные перепишем, пару вопросов зададим и вы свободны!

– Да мы не знаем ничего! – забрыкалась модная тетя с коричневой бородавкой у носа.

У россиянина конца двадцатого века стойкий иммунитет против помощи органам. У каждого на щите девиз: «затаскают».

Всё же методом убеждения и обещаниями в противном случае доставить в милицию, где они проторчат до утра под дверью у следователя, Кирьянов вернул женщину и ее кавалера нерусского внутрь помещения и стал переписывать их данные в служебный блокнот.

Быстро, благо УВД в нескольких кварталах располагался, подъехала опергруппа. В бар вошел опер Маштаков, смурной, дёрганый, в насунутой на глаза кепочке, в короткой кожанке. За ним – на полную голову выше – молодой участковый, младший лейтенант в форменном бушлате с планшеткой на боку.

Паршин двинулся навстречу Маштакову, заулыбавшись, протянул ему руку.

– Привет, Николаич! А ты чё в праздник свой не гуляешь? Дежуришь, что ли?

– Ага, – односложно отозвался опер.

– А друган мой Лёха, как там? Гулеванит?

– Как полагается.

В середине восьмидесятых Титов начинал свою службу в ментуре с патрульно-постовой роты, в одно время с Паршиным.

Прапорщик ввел Маштакова и участкового в курс дела. Оперативник рассудил, что они с лейтенантом останутся в баре свидетелей опрашивать, а милиционеры пускай на дежурном «УАЗике» прокатятся с терпилой по округе. Чем черт не шутит – вдруг тот кого-нибудь узнает по горячим следам. По-другому такие грабежи не раскрываются.

Полчаса «пэпээсники» добросовестно колесили по темным улицам и дворам, проверили несколько попавшихся им компаний, но похожих на злодеев не было.