В полночь упадет звезда - [98]

– К чему ты клонишь? Я их не сильно-то обнадежил…

– Если бы они все, Семигость и Добромысл, знали, что ты уже выбрал для меня мужа, то им стало бы незачем на Рагнара умышлять. Ну, если этот муж будет не из них.

– У меня пока такого нет… – задумчиво ответил Олег, заглядывая в глаза дочери.

У Брюнхильд отчасти отлегло от сердца: она боялась, что у Олега есть на примете кто-то для нее.

– Но можно же намекнуть, будто есть, – вкрадчиво шепнула она. – Ты ничего не говори, и я не буду. Но служанки мои, отроки… Могут слух пустить, будто ты меня сговорил. Если что – какой с девок спрос, мало ли что болтают?

– И кого же ты наметила? – Олег улыбнулся, но его смарагдовые глаза оставались серьезными, будто холодные самоцветы.

– Нужен такой, чтобы не чета прочим, – еще понизив голос, едва слышно ответила Брюнхильд. – А из таких только Амунд плеснецкий.

– Нет, – отрезал Олег, и у Брюнхильд оборвалось сердце – проходящее время не смягчало упорной неприязни ее отца к Амунду. – Если он… после всего…

– Но если мы пустим такой слух, это поможет Рагнару, – отважно стала настаивать Брюнхильд.

– Чем ему это поможет? – Олега стал сердить этот разговор.

– Если все будут знать, что ты отдаешь меня за Амунда, им не будет выгоды в болезни твоего сына. И если кто-то насылает на него эту хворь, они поймут, что им в этом деле нет никакой пользы.

– Слышать о нем не хочу! – гневно бросил Олег. – Лучше б этого клятого ётуна на свете не было! Грим погиб из-за него!

Брюнхильд замолчала. О Гриме и причинах его гибели они с отцом не говорили между собой – оба ощущали себя слишком к этому причастными, думать о своей вине было больно, и у каждого болело сердце и за другого.

«Я знаю, в этом есть моя вина, – могла бы сказать отцу Брюнхильд. – Но я признала ее перед богами, и они указали мне путь… Я пыталась отнять удачу у Амунда, и за эту попытку Фрейя отдала ему меня саму. Я не противлюсь ее воле. Амунд мог бы заменить тебе сына. Стать твоей опорой. Но ты…»

Она не решалась даже мысленно судить и угадывать, как ее отец держит ответ перед богами за это дело. Но, видя затаенную тоску в его глазах, понимала: отец слишком горд, чтобы даже перед Одином признать себя виноватым. А значит, никакого пути к спасению тот ему не укажет.

Продолжать этот разговор Брюнхильд не осмеливалась. Но ее попытка не прошла даром: уже в Любече князь намекнул, что выбрал для дочери жениха, и хотя называть его имя считает преждевременным, надеется, что следующим летом все решится…

После Любеча княжья дружина сворачивала на восток и шла к Чернигову, чтобы потом по извилистому руслу Десны вновь вернуться на Днепр неподалеку от Киева. Горыне было любопытно поглядеть на этот город, где зародилось желание Амунда жениться на Брюнхильд. В этой гриднице Олегова дочь подносила ему рог, в этих полях близ города они охотились с ловчими птицами, и Брюнхильд пленила князя-ётуна своей отвагой и ловкостью, недоступными обычным женщинам, красотой и умением держаться, нечастыми даже у столь же знатных. Но и саму Брюнхильд взволновала новая встреча с этими местами.

– Он сидел вон там, – шептала она Горыне, украдкой указывая на место за почетным столом. – Когда мне в первый раз было нужно к нему подойти, я думала, умру от страха! Но я же не могла струсить у всех на глазах! Я видела, что я ему нравлюсь, и это придавало мне смелости. Кому ты нравишься, тот находится в твоей власти, понимаешь? И тогда чувствуешь себя сильнее, и уже совсем не страшно. Поначалу я вся дрожала, когда он на меня смотрел, а потом даже стало приятно. Было забавно думать, что этот огромный человек, настоящий ётун, готов покориться мне, что я могу втайне повелевать им. И когда отец стал думать, как бы к нему подобраться, я сама предложила помочь…

Горыня отчасти ее понимала: ей бы тоже было приятно, если бы такой выдающийся человек, как Амунд плеснецкий, не сводил с нее глаз и хотел ей угодить. Она ждала продолжения, но Брюнхильд замолчала и отвернулась. Она весьма охотно ввязалась в отцовский замысел не допустить Амунда к жребию – ввязалась именно потому, что видела, что князь-ётун к ней неравнодушен и позволит ей то, чего не позволил бы другому. Подпустит так близко, как другого не подпустил бы. В душе она и сама слегка трепетала перед великаном, но ей было весело преодолевать собственный страх, утверждать свое превосходство над обычными, трусливыми женщинами. Особенно ее будоражила мысль, что этот ётун, не похожий ни на кого, смотрит на нее теми же глазами, что и любой мужчина, мечтает о ее поцелуях и всяком таком. Имей ты внешность великана и сердце из кремня – Фрейя найдет способ одолеть и такого. Брюнхильд, зная, как любима Невестой Ванов, мысленно назначила Амунда своей жертвой богине, как князья и конунги жертвуют богам битв лучшее из военной добычи. Она старалась прельстить Амунда, заставить думать только о ней и больше ни о чем. И это ей удалось. Из ее рук он принял зелье, которое помешало ему на следующий день явиться к жребию.

Олег был доволен ловкостью дочери: замысел полностью удался. Но Брюнхильд раньше отца поняла, как это дело оценено богами. Волнение от встречи с Амундом в шатре ловчих не проходило – ни на следующий день, ни потом. Ей виделись его темно-голубые глаза под темными бровями – словно два источника на склоне горы, ее не покидало ощущение его близкого присутствия, в памяти звучал его низкий голос. «Это оберегающее заклинание. Старый Хавтор уже умер, и теперь никто на всем свете не может разобрать эти руны. Только я один знаю, что в них заключено». «Это же означает, что никто на свете не сможет причинить тебе зла?» – спросила тогда Брюнхильд, и у нее оборвалось сердце. Она ведь явилась, чтобы причинить ему зло, и вдруг ее намерение наткнулось на такой прочный щит, оказалось заведомо обречено на поражение! А потом подумала: я все же попытаюсь. Ей казалось забавным бросить вызов силе богов, заключенной в рунической пластинке на шее у Амунда.