В полночь упадет звезда - [83]

Горыня раскатывала свой постельник перед лавкой, где Зяблица стелила постель для Брюнхильд, когда Вилмар, проходя мимо, наклонился к ней и шепнул:

– Давай я за тебья здесь льягу?

Горыня подняла голову, и он с самым важным видом подмигнул в сторону Зяблицы, которая должна была спать у Горыни под боком.

– Пусть она менья тому заговору еще поучит, который от злых яиц, а то я не запомнил. – Вилмар был неравнодушен к Зяблице, хоть это была девушка не самой свежей молодости, худая и смуглая. – А ты вмьесто менья с дренгами, а, Свангейр?

– Боюсь, придавлю твоих дренгов, – тоже понизив голос, ответила Горыня.

Хмыкнув, Вилмар пошел к своему месту возле Олегова ложа.

Маленькая мачта

К фьорду девы нежной

Не дает причалить.

Гребля же ручная

Викинга печалит!

– нараспев прочел ему вслед Эрланд Крошка, и сидевшие поблизости покатились от смеха.

Вилмар остановился, обернулся, нахмурился и через несколько мгновений выдал:

Да не в мачте дьело!

Просто ты лодьею

Правишь неумьело![36]

Под общих хохот Горыня взглянула на обернувшуюся к ним Зяблицу и развела руками: каждый шутит, как умеет, а этих не тому учили. Зяблица выразительно закатила глаза…

По-настоящему Горыня разглядела здешних хозяев только наутро, когда Олег и Брюнхильд, позавтракав, вышли принимать подношения. Был яркий день, светило солнце, но порой сверху сыпалось немного мелкого снега – будто из прорехи облачного мешка. Брюнхильд со смехом говорила «Грибной снег!» – и ловила снежинки белой меховой рукавицей. В шубе на бурых куницах, крытой золотистым шелком, она была будто молодая солнечная богиня – прекрасная, веселая. Солнце находилось под надежной охраной: за спиной у Брюнхильд выстроились шестеро одинаковых здоровяков в медвежьих плащах, с каменными лицами и холодными глазами, выражавшими готовность убить по первому знаку. Их одинаковость сама производила устрашающее впечатление – казалось, Олег умеет колдовством создавать себе совершенных воинов. И в придачу Горыня – на голову с лишним выше их всех. Ее мощные руки и ноги, суровый взгляд на миловидном лице заставляли содрогаться непривычного человека, как всякое пугающее чудо, которому не находится места в привычном образе мира.

Олег смотрел на Брюнхильд с таким обожанием, будто это не дочь его, а молодая жена. Поверх головы Брюнхильд оглядывая толпу, Горыня видела, что на ее госпожу устремлено куда больше взглядов, чем на ее отца. Люди смотрели с любопытством, с восхищением и тайным чувством… причастности, определила Горыня, подумав. Как будто все были влюблены в Олегову дочь. И это здесь, где живут люди, называющие себя «старшим родом земли Полянской», то есть теми, кто имеет право на власть и почет даже большие, чем сам Олег Вещий. Это и были те «поляне», кто первым заслужил это прозвание – именно те, кто выселился из «лесов» на западе и стал обитателями «поля». Их права на эту землю были больше и древнее, чем у Киевичей, пришедших с левого берега.

Возле князя стоял в бобровой шубе и собольей шапке Семигость – глава здешней округи. Был он тех же лет, что Олег, может, немного моложе, и даже в эти годы довольно хорош собой: овальное смуглое лицо, высокий лоб с несколькими поперечными морщинами, темно-русые, чуть вьющиеся волосы, зачесанные назад, красивая полуседая борода. В карих глазах отражался ум и спокойное достоинство. С князем он обращался почтительно, но не роняя себя; каким-то образом его умение уважительно держаться с Олегом подчеркивало его собственное высокое положение.

– А вот и сын мой, Благодан, – Семигость показал Олегу молодца немного за двадцать, похожего на него: такое же овальное лицо и высокий лоб, только волосы и бородка намного светлее и глаза не карие, а неожиданного ярко-синего цвета. – Ты его знаешь.

– Еще бы не знать! Будь жив, Благодан! – Олег приветливо кивнул, и никто, кроме Брюнхильд, не догадывался, как болезненно у него при этом сжалось сердце. – За моря сходил, теперь дома за дела принялся? Что, женил сынка-то? – Князь вопросительно взглянул на Семигостя.

– Покуда нет… – мнимо безразлично ответил Семигость. – До того похода вроде молод был, а теперь нам не всякая невеста сгодится. Сынок мой так себя показал, что нам нужна самая лучшая…

– Чтобы была красотой красна до ростом высока? – весело произнес Олег, намекая на сказания. – Лицо-то у ней бы было как белый снег?

– Очи у ней да были как у сокола, – со смехом подхватил Семигость. – Брови черны у ней были б, как два соболя…

– А реснички у ней, как два чистых бобра! – в один голос докончили они и дружно засмеялись.

– Уж мы с тобой знаем, какой должна быть невеста! – добавил Олег и слегка похлопал Семигостя по плечу, намекая на их возраст и опыт. – Станем выбирать – не оплошаем!

– Да у меня и отрок будет ей под стать! – Семигость кивнул на Благодана. – Наш купец доброго товара не опозорит!

Три лета назад Семигость собрал для Благодана дружину из трех десятков отроков, с которой тот и отправился на Хазарское море в числе Олеговой рати. Назад из них возвратилась лишь половина, зато привезли богатую добычу: расписные и серебряные чаши, блюда, кувшины, светильники, стеклянные кубки, шелковые одежды, серебряные ногаты, самоцветные бусы, кольчуги и шлемы, каких не делали на Руси. Благодана этот поход очень прославил: он показал себя и отважным, и удачливым, и добыча его красноречиво подтверждала и то, и другое. Особенно при том, что сын самого князя не вернулся с берегов Итиля. Встречать знатных гостей Благодан вышел в синем, под цвет глаз, сарацинском кафтане, в ухе у него была золотая серьга с подвеской из лилового прозрачного камня. Сильный загар, когда кожа делается темнее бровей, отличала его, как и других участников того похода, от сидевших дома. Горыня раньше не встречала Благодана, но сейчас мигом выделила его в толпе Семигостевой чади – некие признаки роднили его с людьми Амунда, которых она видела в Плеснецке по возвращении от сарацин.