В полночь упадет звезда - [82]

Все хохотали, хоть уже знали эту байку.

– Ну, а что еще она может? – стала допытываться Брюнхильд, едва отойдя от смеха.

Забыв о свадьбах, женщины стали наперебой рассказывать ей о состязании Несушки и Чурилихи – одна со зла наложит порчу или просто сглазит, а другая снимет. Внимательно слушая, Горыня мигнула Зяблице, чтобы тоже вострила уши, но та и сама знала. И надо будет княжьим бережатым передать, подумала Горыня. Заведенный Брюнхильд разговор раскрывал перед ними приемы порчи, принятые в здешних краях: если увидят яйцо на дороге, пусть знают, как с ним обходиться…

– Она тогда к Чурилихе пошла, та по воде погадала и говорит: это на тебя порчу навели женщина и черный человек, вот они у меня в воде стоят! – рассказывала тем временем еще одна молодуха, до которой дошел черед. – Три года у нее голова болела. А это старуха, соседка, на нее в огороде порчу навела по ветру – она перед смертью призналась, что испортила, но не до соснового пня[33], а так только, чтоб помучить…

Мельком глянув на лицо Брюнхильд – на губах улыбка, взгляд сосредоточенный, – Горыня вдруг сообразила: да ведь она нарочно вовлекла местных женщин в этот разговор. Мало что так охотно обсуждают на павечерницах, как сватовство и колдовство, это она помнила еще по Волчьему Яру. Брюнхильд и не пришлось даже спрашивать о том, о чем она хотела знать – со свадеб легче легкого перейти на колдунов, ворожбу и разные вредоносные чары, а там уж знай слушай. Не подавая вида, Горыня втайне восхищалась своей госпожой, ее ловкостью и присутствием духа. На уме у нее был тот давний случай перед началом похода на сарацин. Наверное, и тогда, в шатре сокольничих, куда посланец Брюнхильд зазвал Амунда, она вот так же улыбалась ему, непринужденно болтала, будто бы случайно перескакивая с одного на другое, а на деле уверенно подводя разговор к тому, что ей нужно. Неудивительно, что даже такой умный человек, как Амунд, оказался опутан мягкими чарами ее нежного голоса, зазывных улыбок, блестящих голубых глаз.

Не лукавит ли она и сейчас, с некой опаской подумала Горыня. С хитрой дочерью Олега Вещего нельзя быть уверенным, будто знаешь, чего она хочет. Оставалось надеяться, что в этот раз обманутым окажется ее премудрый отец. В то, что Брюнхильд и правда тянется к Амунду, Горыня верила. Пользуясь всяким случаем, когда они могли поговорить без лишних ушей, Брюнхильд заводила с нею разговор об Амунде: выспрашивала каждую мелочь, какую Горыня могла поведать о нем, его доме, его близких, всей его жизни; как сама Горыня к нему попала, что о нем думала поначалу и потом… Не меньше того Брюнхильд нравилось рассказывать и о своих немногих встречах с ним, вспоминать, как все это было, что они говорили друг другу, что она об этом думает… Горыня мало сталкивалась с влюбленными, и эту одержимость Брюнхильд Амундом она приняла бы за плод наведенных чар, если бы не знала уже, что приворот выглядит иначе, да и Амунду не к лицу этим заниматься. Впрочем, она и сама считала Амунда красивым мужчиной и самым достойным человеком из всех, кого знала; не скрывая этого от Брюнхильд, она приобрела полное доверие своей госпожи. Горыня была единственной душой на свете, с кем Брюнхильд могла быть откровенной на этот счет; свою любовь ей приходилось таить даже от Венцеславы и Рагнара, и благодаря этому Горыня стала ей чуть ли не ближе сестры.

– Ничего нет, – тихо сказала Брюнхильд отцу, когда Олег с ближней дружиной вернулся с пира и все стали устраиваться в обчине на ночлег, раскладывая на лавках и на полу шкуры и подстилки. – Обычная болтовня: соседка сглазила, с одной гулял, другую брал[34], та молодую испортила… Про таких сильных ворожей, чтобы до нас дотянулась, тут не слышно.

– Но за яйцами вы следите в оба! – добавила Горыня, обращаясь к Вилмару, который раскладывал свою валяную подстилку возле лавки, где собирался спать Олег.

– Что тебье до моих яиц? – прорычал варяг в ответ, не поняв, в чем дело.

– Вилмар, спасай свои я-а-айца! – Эрланд Крошка изобразил ужасный испуг, что при его росте – лишь на голову ниже Горыни, – выглядело очень смешно.

Все три женщины прыснули и засмеялись, даже Олег улыбнулся.

– На дороге… яйца, – с трудом одолевая смех, пояснила Горыня. – Или перед домом, или во дворе, или еще где – в тутошних краях водится порчу наводить через яйцо подброшенное. И вы если увидите, руками и ногами не троньте – через пук соломы берите, а лучше железным чем отпихните.

– И скажите: соль ему да печина[35] с его дурными очима, а кто подумает мне, пусть забирает себе! – добавила Зяблица. – И то место углем из печи посыпать.

– Н-ней! – Вилмар выпучил свои светло-голубые глаза под белесыми бровями. – Это слишком умно для менья!

– Ох, болезные! – прошептала Зяблица на ухо Горыне. – Им свои бы яйца уберечь!

Глава 2

На четвертый день пути, уже почти в темноте, добрались до Троеславля – города на мысу перед устьем Припяти, при ее впадении в Днепр. Горыня помнила, что княгиня Бранеслава упоминала это место: здесь жил старейший род из числа тех, кто переселился на берег Днепра с запада, в давние времена выделившись из древлян. Троеславль тоже был «святым городом», то есть на мысу за оградой располагалась площадка святилища и две обчины, а люди, в том числе владыка, жили в веси вдоль реки. Встреча гостей происходила при свете факелов; Семигость, здешний владыка, вышел навстречу и сам подал Олегу каравай хлеба на рушнике, с отверстием в верхней корке, куда была насыпана соль. Обряд этот означал, что хозяева поручают гостей защите и покровительству всех богов земли, неба и солнца, а стало быть, попытка причинить им вред была бы оскорблением богов. В обчинах приготовили ужин для приехавших, там же они должны были спать, и уже скоро, поев, все устроились на лавках и на полу.