В полночь упадет звезда - [85]

* * *

Привели рыжего бычка, мужчины отправились в святилище приносить жертву. Потом расселись за столы в одной из двух длинных обчин, ожидая, пока мясо сварится в больших котлах. Прежде чем сесть, Семигость сам разжег небольшой огонь на жертвеннике перед чурами и положил в него кусок хлеба и кусочек мяса. Самый большой чур звался Троеслав и изображал прародителя здешних жителей; два других были поставлены в память его жены и брата, от которого пошла младшая ветвь рода, и ради такого события боярыня, Мировита, нарядила чуры в особые шапки и платок.

Хозяйка, Семигостева жена, управляла челядью, носившей пока угощение попроще: хлеб, сыр, сало, квашеную капусту, соленые грибы. Заметив ее ярко-синие глаза, – от нее их унаследовал Благодан, – Олег, как и в прежние годы, подумал: видно, когда-то давным-давно Семигость за эти глаза и выбрал ее из девичьего круга у воды, когда они сияли из-под пышного венка ярче барвинков…

– Живита! – окликнул Семигость одну из девушек, подошедших к почетному концу стола с блюдом печеных яиц и копченой рыбы. Олег мельком отметил, что блюдо – сарацинское, белое, с узором из непонятных черных значков. – Постой-ка.

Девушка остановилась, смущаясь и в то же время пытаясь сдержать довольную улыбку. Ей было лет четырнадцать: уже не недоросточек, но и до полного расцвета ей оставалось пару лет подрасти. Однако русая коса и сейчас была хороша, а свежее личико привлекало взгляд, как ягодка в листве. Красная полосатая плахта, белая вздевалка, обшитая шелком, такой же узорный шелк на очелье, серебряные колечки по сторонам лица с нанизанными голубыми бусинами, десяток стеклянных бус на шее делали ее нарядной и яркой. По лицу с крупными, в отца, чертами было видно, что нравом девушка бойка, и лишь почтительность заставляет ее хранить скромный и важный вид.

– Твоя дочь? – догадался Олег, окинув взглядом ее богатый наряд и карие глаза, в которых угадывалось сходство с Семигостем.

– Младшая. За последнее лето как вытянулась, а? С мать уже ростом.

– Невеста стала всем на зависть, – приветливо улыбнулся Олег.

Бывая в Троеславле каждый год, он знал семью здешнего владыки, но ранее эту девушку не допускали подавать князю угощение. Теперь же к ней притягивались взгляды всех гридей, в чертах читалось одобрение. Не сказать чтобы Живита была красива лицом, но в этом возрасте от каждой девы будто исходят лучи молодой силы и одевают сиянием, за которым лица и не разглядишь. Разве может молодая березка в свежей листве быть некрасивой? А ищущий взгляд теплых карих глаз пронзает сердце, будто вопрошая каждого отрока: не ты ли мой витязь желанный, мой Перун, мое солнышко красное? И хочется стать для нее Перуном…

– К ней уж год как сватаются. А я все раздумываю – отдать или подождать получше жениха? – Семигость помолчал мгновение, потом кивнул дочери: – Ступай.

Живита было метнулась прочь, но вспомнила, что она уже взрослая и на нее все смотрят, и пошла к двери «тихо-плавно», как дева-лебедь в сказании.

– Жаль, ты сына не привез, – добавил Семигость, вместе с Олегом глядя ей вслед. – Мы б их рядом поставили да посмотрели – хороша ли пара?

Он засмеялся, будто это всего лишь шутка гордого отца. Олег тоже улыбнулся.

– Ты ведь сына меньшого не сосватал еще? – спросил Семигость, будто эта мысль только сейчас пришла ему в голову. – Ему шестнадцатая зима нынче, верно? Жениться вроде рано, я знаю, у вас, руси, в эти годы не женят сыновей, но присмотреть невесту уже в самую пору. Моя вон тоже не перестарок пока, года два-три может обождать. Или у тебя иные замыслы имеются?

– Молод еще сын… – задумчиво ответил Олег, на самом деле прикидывая, насколько серьезны притязания Семигостя стать тестем Рагнара. – Да и спешить некуда. Так уж вышло, княгиню будем выбирать…

– Я к тому и говорю, – мягко ответил Семигость. – Раз уж так богам поглянулось, что старший брат голову сложил в чужом краю, для младшего жена нужна такая, чтобы земля Полянская ее в княгини приняла. А лучше нашего рода не сыщешь никого. Сын твой по матери из Киевичей, а мы, Троеславичи, ты сам знаешь – вашим Щековичам ровня. И они нас за ровню почитали, роднились с нами, невест у нас брали. Да и ты сам… – Семигость пристально взглянул в лицо Олегу, стараясь этим взглядом вызвать воспоминание. – Сам ты взял за себя Солоницу, Велехвалову вдову, а она ведь нашего корня была, здешнего, дочь моего «стрыя малого», Миромысла. И коли надумаешь ты за сына взять мою дочь или свою отдать за моего сына – никто нас неровней не попрекнет.

Глядя, как они сидят рядом, – почти одних лет, величественной повадки, один светловолосый и светлокожий, другой темноволосый и смуглый, одетые в бобра и куницу, крытых шелком, – всякий признал бы, что они друг друга стоят.

– Ты, княже, в большой силе был, когда на греков ходили, да, видно, позавидовал кто-то счастью твоему, – продолжал Семигость вполголоса, склонившись к Олегу. – А может, удача твоя чье-то злое сердце задела. Знаешь, как бывает? Ко мне осенью кое-какие люди приезжали… с древлянской стороны.

– От Любогнева? – Олег взглянул ему в глаза.

– Не сказали, чтобы им князь поручения давал, но люди были уважаемые. Нехорошие речи вели. Мол, кончилась удача князя киевского, и своего сына потерял, и нашего княжича, Любодана, не уберег со всей его ратью. Я-то тех речей слушать не стал! – спешно добавил Семигость, видя, как вспыхнули гневом ясные глаза Олега. – А они намекали, что, мол, есть у них друзья в закатной стороне. Думаю, про князя плеснецкого была речь. Сам тревожусь – платят они тебе дань, да как бы не вздумали перевет держать с бужанами или волынянами. Я-то твой друг верный, земле Полянской зла не желаю. Но коли людям мнится, будто счастье-доля ослабела, надо бы ее подкрепить… Один зять у тебя молодец, да он не нашего корня. А мы – самого ни есть старшего корня полянского, боги земли нашей никогда нас не покинут.