В полночь упадет звезда - [79]

– Но если бы он получил тебя, а я остался без сыновей…

– Тогда я бы скорее на Предслава подумала! – сердито прошептала Брюнхильд. – Он уже твой зять, и у него нет своего стола! Амунд всегда вел себя как благородный человек, – не в силах удержаться, горячо продолжала она, – хотя мы первые причинили ему зло!

– Он может желать отомстить нам за это.

– Если бы он желал мести, он бы вызвал тебя на бой! Но прибегать к чарам – это слишком низко для такого знатного человека. А он не давал повода считать его низким!

– Низким его никто и не считает! – Олег притворно рассмеялся, но его смарагдовые глаза оставались сосредоточенными и печальными. – Рост его высок… а вот высоки или низки его помыслы, мы не ведаем. Но руны дали знать, что мне угрожает сила турсов. Ах если бы все зло было так же ясно видимо, как этот ётун! – в сердцах воскликнул Олег.

Брюнхильд вздохнула и промолчала, скрывая разочарование. Она надеялась, что неприязнь ее отца к Амунду за прошедшие месяцы уменьшилась – как оказалось, напрасно. Олег по-прежнему ревновал к успехам князя-волота, и единственное, что может его смягчить – признаки возвращения собственной удачи. Но где же их взять? Как привлечь улетевшую птицу? Брюнхильд взглянула на небо, где тусклое, сонное зимнее солнце кралось, кутаясь в шубку из серых облаков, и еще раз вздохнула.

Впереди на высоком мысу уже виднелись бревенчатые стены и постройки Вышгорода. В передовом дозоре затрубили в рог, давая знать тамошней дружине: приближается господин.

Воевода Ольмод с ближиками вышел из ворот и по обходной тропе спустился на лед Днепра, чтобы встретить князя и проводить в город. С вышгородцев никакой дани не брали, напротив, им шла часть собранного хлеба, полотна, железа и прочих припасов. В тамошней гриднице Ольмод, предупрежденный заранее, уже приготовил пир. По этому пиру Горыня могла судить, что ожидало их дальше: отроки таращили восхищенные глаза на Брюнхильд, отвлекаясь только для того, чтобы с изумлением осмотреть саму Горыню. Брюнхильд они давно знали – с самого детства она не раз бывала здесь с отцом. К ее лошадям золотистой масти, к ее соколам и ловчим-уграм, к ее наряду знатной угорской всадницы все привыкли, но и Горыня отлично дополнила собой малую дружину Олеговой дочери. Вспоминая слова Амунда, Горыня отмечала: князь плеснецкий точно угадал, что она здесь придется ко двору, а значит, хорошо понимал свою возлюбленную, хоть его знакомство с нею продолжалось считаные дни.

Обычно на таких пирах женщины не садились за стол: хозяйка, жена Ольмода, угощала гостей, челядинки подавали блюда и разносили питье. Однако Брюнхильд усадили за почетный поперечный стол слева от ее отца. Справа сидел сам Ольмод. Горыня возвышалась у Брюнхильд за спиной, плечом к плечу с нею стоял Харгер – телохранитель Олега, с медвежьей шкурой на плечах. Считалось, что все телохранители князя – берсерки, в знак этого они красовались в плащах из медвежьей шкуры мехом наружу, которые летом накидывали прямо на обнаженные плечи. Но Горыню эти шкуры не обманули: еще в те три зимы, что она просидела в Плеснецке, старый Виберн, дядя Хавлота, оставленный старшим над дружиной, разъяснил: от настоящих берсерков больше вреда, чем пользы, никогда не знаешь, когда боевое безумие ударит в их дурные головы. В Киеве ей немного времени понадобилось, чтобы разобраться: Олеговы телохранители безумны не более, чем она сама, но ловко умеют прикидываться, когда нужно кого-то напугать. Она не раз видела, как они в этом упражняются, с ревом накидываясь друг на друга, а после бешеной рукопашной схватки с хохотом раскатываются в разные стороны. Сейчас Харгер косился на нее с невольной досадой: кому же понравится соседство женщины, у которой плечо на уровне твоей макушки?

– Что ты на меня пялишься – за руками следи! – не поворачивая головы, насмешливо шепнула Горыня Харгеру.

– Нашла кого учить, сосна бортевая! – краем рта ответил Харгер, тоже не поворачиваясь и поверх головы господина внимательно наблюдая за движениями рук сидевших ближе к нему вышгородцев.

– Недомерок!

На это Харгер не ответил: их неуместная болтовня могла быть замечена князем или вышгородцами. В Киеве Горыня мало соприкасалась с Олеговыми телохранителями – только утром во время упражнений, – но в этой поездке им придется все время быть бок о бок, как и самим их господам. Они, конечно, не считали ее во всем равной себе – она ведь не мужчина, – но и как на женщину никто из них на нее не смотрел. Что она не обычная девица, они убедились на другой день после ее появления в Киеве, когда она на испытании оглушила Лютульва, и ни один из его товарищей не решался утверждать, что ему повезло бы в этой схватке больше. Постепенно Олеговы ближики свыклись с этим чудом с гор Угорских и прониклись к деве-волоту настороженным уважением. Это легкое соперничество, полушутливая перебранка выражала именно то отношение, какого Горыня и хотела: быть не своей и не чужой, не другом и не врагом, а так, тенью на грани того и этого света. Только Лютульв косился на Горыню с явной неприязнью, но он пока знал по-славянски лишь несколько слов, и если он иногда бормотал себе под нос что-то про женщину-тролля, то Горыня спокойно делала вид, будто не понимает.