В полночь упадет звезда - [75]

– Матушка, да я скоро поднимусь! – утешал ее сам Рагнар, но звучало это не слишком убедительно: даже лежа неподвижно, он тяжело дышал, был бледен, а под зеленовато-серыми глазами виднелись темные круги.

– Куда ему ехать! – продолжала княгиня. – Уходишь ты его в дороге совсем! И так он у нас один остался…

Голос ее сорвался, в глазах заблестели слезы, и она замолчала.

– Успокойся, княгиня! – Олег приобнял ее за плечи. – Если он до конца Велесовых дней прохворает, я его с собой не повезу. Хотя… в эту зиму мне бы одному людям показываться не стоило… Неладно будет.

– А возьми меня! – улыбнулась Брюнхильд, сидевшая возле брата. – Вот и будешь не один.

– Еще чего не хватало! – в сердцах ответила ей Бранеслава. – Девушке да в гощение ходить! Может, в ратное поле еще тебе?

– А что же и нет? – вполголоса, будто самой себе, ответила Брюнхильд. – В былые времена ездили же девы в поле полевать.

Она покосилась на Горыню возле двери. В тесной клети огромность девы-оружника еще сильнее бросалась в глаза; казалось, она пригибает голову, чтобы не упираться в кровлю.

– То у них там… в горах Угорских, – княгиня тоже бросила взгляд на Горыню, но не такой дружелюбный. – А у нас тут такого не водится.

С тех пор как Горыня появилась в Киеве, везде начали вспоминать сказания о девах-волотах, и нынешней зимой их чаще всего пели на пирах и рассказывали на павечерницах. От этого всем девам киевским стало казаться, будто дева-поляница – самое обычное дело. Ну, хотя бы для старых времен.

– И впрямь, отец, ты подумай! – добавила Брюнхильд. – Гощение ведь не война. Загрустила нынче земля Полянская, я ее развеселю.

Олег улыбнулся: его самого вид Брюнхильд утешал среди забот и тревог, и в обходе земли она, как солнечная богиня, могла бы осветить и порадовать городки и веси.

– Возьми тогда уж зятя! – посоветовала мужу Бранеслава. – Где ж это видано, чтобы девы в гощение с князем ходили!

Олег не отвечал. Его лицо сохраняло привычное спокойствие, но по смарагдовым глазам было видно, что он не на шутку задумался. Он ведь не враг сам себе, чтобы показывать людям, как его наследник слаб здоровьем. Однако и ехать без наследника именно в эту зиму, когда всей земле Полянской уже известно о злополучном сражении на Итиле и гибели Грима, означало признать свое поражение в борьбе не только с хазарами, но и с самой судьбой. А это – смерть для любого князя. Лишенный удачи не может владеть никаким столом, не в его силах дать людям то, что им нужно от князя – благословение богов, мир, изобилие. Олег ворочался по ночам без сна, воображая, что уже вот-вот объявятся удальцы и предложат ему отстоять свою власть с оружием в руках. Если сыщется человек знатного рода, доказавший свою храбрость и воинскую удачу, обычай дозволяет ему потягаться с князем. И хотя Олег был еще не так стар, чтобы не поднять меча, полученный удар едва не поколебал его веру в свою удачу.

Эту удачу следовало чем-то подкрепить – и чтобы люди об этом знали. Мудрому князю были известны для этого способы, но к ним он не хотел прибегать без крайней необходимости.

– Отцу виднее, но Стояну с собой возить сейчас неосторожно! – сказала Венцеслава, Олегова старшая дочь, когда узнала, о чем зашла речь. – Она до сих пор не обручена. А пока Рагнар болен, ее замужество еще важнее. Ведь может так случиться, что ее муж… или мой муж…

Она запнулась, не желая говорить о смерти родного брата, но Олег кивнул, показывая, что понимает ее. Если Рагнар не доживет до смерти отца, то его место займут мужья сестер. Венцеслава уже была за человеком княжеского рода, а муж Брюнхильд, еще не найденный, станет его соперником. Не желая смерти Рагнару, Венцеслава тем не менее не могла не думать о том, что будет, если Олег останется вовсе без сыновей. Немного за нею понаблюдав, Горыня отмечала, что Венцеслава – женщина неглупая и предусмотрительная, довольно добрая в душе, но забота о чести рода делала ее строгой и осторожной. Врагом Горыне она не была, но смотрела на нее как на причуду сестры, из которой еще неизвестно что выйдет. Венцеслава не одобряла, когда что-то делают «не как у людей», но она любила Брюнхильд и все ей прощала.

– И если ты повезешь Стояну с собой, – продолжала она, – то люди подумают, будто ты для того ее и взял, чтобы просватать. Но еще не время для таких мыслей. Может быть, Рагнар успеет жениться и родить сыновей… Вот вернется из Хольмгарда Карл и расскажет, склонен ли Олав отдать свою дочь за другого твоего сына. Об этой свадьбе нам сейчас следует думать.

Родичи не возражали – Венцеслава рассуждала разумно, – но на лицах угадывалось сомнение, что женитьба нынче Рагнару по силам. Даже будь он здоров и крепок, стоило бы подождать еще два-три года. Но кто знает, есть ли у него эти два-три года в запасе?

– А не думали вы о том, чтобы его окрестить? – осторожно предложила однажды морованка Святожизна, свекровь Венцеславы. – Святое крещение уж верно отгонит любое злое колдовство. Милость Господня спасет жизнь Рагнара, а к тому же и душа его обретет надежду на вечность.

Святожизна и ее сын Предслав были христианами – моравские князья и знать приняли греческую веру почти сто лет назад, – но в Киеве старались не упоминать об этом. Христиан здесь по старой памяти считали сторонниками Аскольда, свергнутого Олегом, а значит, врагами нынешнего князя. Многие дивились, когда Олег дал приют двум знатным беглецам-христианам, да еще и принял их в семью. Ему понравился Предслав – в то время пятнадцатилетний отрок, неглупый и обученный всем искусствам знатного человека; незадолго перед тем Олег лишился второго своего сына, Ингъяльда, и для себя самого неведомо хотел обрести нового, такого, который войдет в семью и никуда не увезет Венцеславу. Он позволил Святожизне и ее сыну хранить свою веру, но следовать ее обычаям втайне. Они жили как все, лишь не посещали жертвоприношений на Святой горе и не ели вместе со всеми жертвенного мяса.