В полночь упадет звезда - [76]

– И не говори! – отмахнулась Бранеслава. – Он же князь будущий, как ему жертвы не приносить, богам не служить?

Это была самая важная причина, по которой Предслав, муж старшей Олеговой дочери, едва ли мог бы стать его преемником. Чтобы народ его принял и вручил ему заботу о своем счастье, Предславу пришлось бы отказаться от своей веры, а на это он, человек мягкий, но обладающий твердой волей, не мог пойти даже ради княжеской власти.

Горыня, как ей и положено, по молчаливости могла бы соперничать со столбами кровли, но, поскольку Брюнхильд почти всегда держала ее при себе, тревоги Олегова рода для нее тайны не составляли. Здесь у нее имелась своя забота. Нетрудно было сообразить: если Рагнар умрет, то брак второй дочери станет для Олега делом первейшей важности и он отдаст ее только тому, в ком признает своего возможного наследника. Если же Рагнар выздоровеет, то князю будет легче расстаться с младшей дочерью, а Горыне – исполнить то дело, ради которого она здесь. Появится надежда, что Брюнхильд сумеет уговорить отца отдать ее за Амунда. Или хотя бы что Олег легче примирится с бегством дочери и со временем ее простит.

За эти пару месяцев Горыня неплохо узнала Рагнара. Чувствуя себя лучше, он охотно сопровождал Брюнхильд на прогулках верхом или пешком, ездил с нею на лов стрелять зайцев. Но лихорадка в него вцепилась очень стойкая и упрямая. Княгиня Бранеслава была мудрой женщиной, знала и травы, и «сильные слова»; ее заботами удавалось отогнать хворь на довольно долгое время. И все же та возвращалась. Зная, что ей, человеку чужому, пока полного доверия нет, Горыня не предлагала своей помощи, но однажды рассказала Брюнхильд, что знает имена семидесяти семи лихорадок.

– Я-то не ведунья, а вот если бы сама княгиня взялась, – с некоторым сомнением решилась посоветовать она. – Может, и попалась бы та, что княжича мучит.

Никто не удивился Горыниной мудрости, ни сама Брюнхильд, ни ее мачеха – волотам и положено земную мудрость хранить. Она уже готова была рассказать, что заговор передала ей прабабка-волотка, у которой девять голов, но сказки не понадобились. Повторяя за Горыней, Бранеслава перечислила по именам все полчище зловредных жен, распоясых и зверообразных, при этом обметая сына веничком из можжевеловых ветвей, а веничек потом бросила в печь.

Но средство не помогло – лучше Рагнару не стало. Целые дни он проводил в постели, и трижды в день ему приходилось менять мокрую от пота сорочку. Постоянный сухой кашель еще больше ослаблял его.

– Видно, хворь эту сильный какой-то злыдень навел, – сказала Бранеслава на другой день, убедившись, что среди названных семидесяти семи лихорадок не оказалось нужной. – Так вцепилась, что никак ее не выгнать.

– Но кто же сильнее, чем князь киевский! – удивилась Брюнхильд.

– Разве что другой какой князь… – покашливая, заметил Рагнар.

Спокойствие, с каким он переносил свою хворь и тревоги семьи о будущем киевского стола, подразумевавшие его скорую смерть, внушали Горыне уважение. Рагнар держался так, будто неотвязная болезнь причиняла ему лишь легкую досаду, а возможная смерть касалась кого-то другого, кого ему было вовсе не жаль. Пожалуй, князь из него вышел бы недурной, думала с огорчением Горыня: он был неглуп, а его власть над собой обличала твердый нрав и смелость. Знала бы она, где сидит та злыдня, сама бы на остров Буян за нею поехала!

– В том-то и дело, что другой князь. Только – какой? – Венцеслава многозначительно расширила глаза. – Уж не тот ли волот, – она покосилась на Брюнхильд, – что к тебе осенью присватывался?

– Не-ет! – поняв ее, Брюнхильд возмущенно затрясла головой. – Амунд не мог! Он три лета за морем провел – и захотел бы, не до того ему было, чтобы на людей порчу насылать. Но только он не захотел бы. Ворожбой только слабые воюют. А он сильнее всех на свете! Да и Рагнар хворает давно.

– Как раз три года! – возразила Венцеслава. – А ты с тем волотом три года назад впервые и свиделась. С Гримом он в поход ушел – не вернулся Грим, – при этих словах она резко понизила голос, не желая еще раз огорчать мать, – а Рагнар в ту зиму и захворал.

– У отца много врагов! Мало ли кто ему зла желает?

– В нашей земле таких уж и нет почти, – Бранеслава задумалась. – Из моей родни, Киевичей, и не осталось почитай никого. Из Щековичей разве что Семигость в Троеславле. Да мы с ним мирно живем… Сын его с Гримом на сарацин ходил…

– И живым воротился! – подхватила Брюнхильд, желая увести неприятные подозрения подальше от Амунда. – Может, это они нам пакостят!

– Если они, то худо дело, – Бранеслава озабоченно качнула головой. – Щековичи – дулебского корня. Они здесь не то что раньше варягов жили, а когда сам Кий с того берега пришел с родом своим, они уже на нашем берегу сидели. В Троеславле, в Домодеже, да и здесь, на Щекавице. Земля Полянская – им истинная мать. Они сюда пришли, когда корень дулебский, от обров спасаясь, на несколько ветвей распался. Одни на Волыни остались, другие на Тетереве да Уже осели и стали зваться древлянами, князя Драговита Старого внуки ушли на полуночь, на Припять, и стали зваться драговитовичами