В полдень, на Белых прудах - [55]

— Не гадай, все равно в молоко попадешь.

— Хорошо, не буду. — Каширин молчит. Молчит и Прокин. — Итак, я слушаю дальше.

— А, ну да, — спохватывается, вспоминая, за чем пришел, председатель сельсовета. — Так вот я и говорю, неудачное место ты, Афанасий Львович, выбрал для завода.

— Я это уже слышал.

— А, ну да. — У Прокина небольшая заминка. — Понимаешь, Афанасий Львович, в том месте как раз стоит Юркова могила, место то священное.

— Во-первых, она не там, а напротив, это важно. Во-вторых, что это за могила?

— Там, поговаривали давно, будто какой-то близкий родственник русского царя захоронен, и цепь из могилы свисает, кованая, огромная, сотни килограммов!

Каширин усмехается:

— Говоришь, Михаил Степанович, родственник русского царя захоронен? А мы в какое время живем, а? Во, при Советской власти, уже более полувека! А ты все про царей. Про них давно надо забывать.

— Про царей, Афанасий Львович, ты прав, забывать, возможно, и нужно, а вот… Это же культура! Индийские гробницы — что тебе? А египетские пирамиды? Мир нынче живет культурой, Афанасий Львович, куда ни пойди, где ни ступи ногой — о культуре речь! Да-а, русский мужик, вижу, был мужиком, им и останется, к сожалению!

Каширин опять усмехается:

— Дорогой Михаил Степанович, уважаемый мой, при чем тут индийские гробницы, египетские пирамиды и кирпилинская Юркова могила, а, скажи, мне на божью милость?

— Это же история, Афанасий Львович, как не понять! Может, пройдет время, прибудут сюда археологи и обнаружат необыкновенные, неизвестные еще миру дорогие вещи. Кирпили Кирпилями тогда станут, вот о чем бы подумать, Афанасий Львович, а ты о кирпичном печешься. Нет, — оговаривается Прокин, — слов нет, кирпичный и колхозу нашему, и селу необходим, но надо его разместить по-хозяйски. Пойми меня правильно, Афанасий Львович, но я возражать буду, чтоб он там располагался.

Каширин молчит, размышляет.

— Но до войны именно там был кирпичный завод, — говорит он чуть погодя. — Я мальчишкой туда бегал. Это раз. Второе, Михаил Степанович: про цепь, между прочим, которая будто свисает из могилы, я тоже слышал. Но, помню, мы в том месте весь берег обшарили — цепи никакой. О цепи этой кирпилинцы давно и забыли уже, я тоже считаю, это нереально. И захоронения там нет никакого.

— Откуда же гора? Она что, сама выросла?

— Может, и сама, а может, и нет, не стану гадать. Одно только скажу, Михаил Степанович: место завода выбрано там потому, что к нему будут прилегать глинистые земли, нам не придется привозить массу для изготовления кирпича.

— Понимаю, понимаю, — кивает Прокин и добавляет: — Однако я все равно не согласен и выражаю протест. Еще. Где надо, о том непременно скажу, Афанасий Львович, не обидься, пожалуйста.

— Вольному воля.

Прокин уходит.

Каширин нажимает на кнопку и вызывает Клаву.

— Слушаю вас, Афанасий Львович!

— Люди есть еще?

— Есть, Афанасий Львович.

— Много?

— Много.

— Э-э! — машет Каширин.

— Устали, Афанасий Львович?

Вместо ответа — вопрос:

— Ты зачем Прокина ко мне впустила?

— Он сам зашел.

— Ты бы объяснила: прием по личным вопросам.

— Я объясняла, Афанасий Львович. Но он не послушался, сказал: у него срочное.

— Срочное… Срочное… — ворчит Каширин. Поднимает голову, вопросительно смотрит на Клаву: — Что, продолжим?

— Продолжим, Афанасий Львович.

— Пропускай следующего.

Следующим в кабинет входит Ванька Чухлов. Каширин спокойно на него смотрит, предлагает садиться.

— Я ж говорил: будешь снова чего-то просить, — замечает он. — А ты мне что ответил? Сказал: нет. В совхоз за услугами обращусь. Почему же не обращаешься, чего к нам ходишь?

Ванька это ожидал услышать от Каширина. На его месте он, наверное, выговаривал бы так же.

Ванька лезет в карман, достает из него вчетверо сложенный лист, разворачивает его и протягивает председателю:

— Я согласен, Афанасий Львович.

— С чем?

— Ну, с тем, о чем вы со мной на прошлой неделе вели разговор.

— А о чем, напомни. — Каширин ничего не забыл, он просто испытывает терпение Ваньки Чухлова. Ничего, думает, пускай понервничает — туже узел затянется.

— Ну как же… На «газике» еще ездили…

— Куда? Я, мой милый, за последние три дня где только не был, ой-ой поколесил!

— К горе той у речки Талой, — опять подсказывает Ванька.

— К Юрковой могиле?

— Ага, к могиле. Вы мне, Афанасий Львович, про кирпичный завод там что-то говорили.

— А-а, вспомнил, вспомнил. И чего мы решили?

— Ну…

— Ладно, не надо объяснять, понял, — говорит Каширин и тем самым облегчает участь Ваньки Чухлова, — Я об одном только думаю: ты крутишься, как навоз в проруби. Сегодня одно, завтра другое… Решаться сразу надо, вот как я понимаю.

Ну и всыпал он Ваньке — и-эх!

— Давай твое заявление. Знал, что придешь.

— Так мне что, как дальше быть? — спрашивает после этого Ванька.

— Как быть, говоришь? Завтра соберемся — обсудим.

— Хорошо. — Ванька облегченно вздыхает: все-таки страх у него был — вдруг Каширин передумает, вдруг кого-то другого уже нашел?

Он направляется к выходу, но Каширин его задерживает:

— Мы когда ездили к горе, ты вспоминал, что вы зимой на санках с нее спускались.

— Спускались, Афанасий Львович.

— А летом у той горы купались?