В полдень, на Белых прудах - [42]

Вот и все, что касалось брачной ночи. Об этом Евдокия и просила своего мужа рассказать дочери.

3

Хоронили Евдокию Перевалову скромно. Но людей на похороны пришло много, хотя последние годы совсем мало кто ее видел и с ней разговаривал. Не приведи господь другому кому-нибудь пережить, переговаривались меж собой кирпилинские старухи, что перетерпела эта бедняжка. Одни сразу умирают, не мучаясь, а эта мучилась и одновременно умирала. Хуже всякой каторги такая смерть!

Похороны Евдокии колхоз взял полностью на себя, и затраты тоже. Каширин принял такое решение. Хотел он и оркестр заказать, чтоб звучала музыка, когда тело покойной понесут по селу, но Игнат категорически завозражал. Не велела так сама Евдокия, объяснил он, пусть будет тихо, просила она, чтоб никто не слышал, как захоронят. А воля покойной — священный закон, нельзя его обходить. Выслушав, Каширин поднял руки, конечно, конечно, о чем речь, так — значит так.

И Евдокию понесли без музыки, тихо; отряд мужиков, сменяя по очереди друг друга, подпирая плечом домовину, медленно шел в направлении кладбища. Лишь слышались всхлипывание идущих сзади и голоса тех, кто выражал родным и близким покойной сочувствие.

Перед тем, как опустить в могилу гроб, произнес слово сам Каширин. Он говорил глухо, с паузами, будто боялся чего-то пропустить.

— Товарищи! Трудно держать речь в такую минуту, невероятно трудно, не знаешь сразу, что сказать. Вот хороним мы нынче Евдокию Павловну Перевалову, скромно хороним. Нет у нее ни высоких наград, ни чего-нибудь другого, что внешне возвышает человека. Прожила Евдокия наша обыкновенную простую бабью жизнь, работала, воспитывала дочь, потом серьезно заболела. Приковала эта чертовая болезнь к кровати человека, несправедливо отнеслась к ней жизнь, решительно несправедливо, но тут жизни никто не указ, она так распорядилась — она хозяйка. Так вот я и хочу заметить: мы нынче вспоминаем, что Евдокия работала, Евдокия дочь свою, Зинулю, воспитывала, Евдокия мужа обихаживала, есть и пить ему подавала, когда он из кузницы приходил, и совсем забыли о том, как эта самая Евдокия тушила пожар, когда горела колхозная пшеница, как потом свою честь берегла. Я был на том пожаре, но прежде был на ее свадьбе… Э-э, чего там! Золотой человек ушел из нашей жизни, не болезнь бы проклятая, Евдокия бы много сделала и для семьи, и для села нашего, и в целом для государства. Пусть ей земля будет пухом!

Потом были поминки, к Переваловым пришли люди почтить память Евдокии. Много было народа и тут.

Чухловы, Иван и тетка Ульяна, оказались почти у самого порога. Игнат заметил их, подошел и попросил пересесть в центр, но те уважительно объяснили, что уже люди расселись и трогать неудобно. Игнат согласился.

Поминки закончились засветло, еще не наступила ночь. Все разошлись, остались только женщины, те, которые готовили еду, они убирали со стола. Остались и Чухловы. Тетка Ульяна помогала приводить в порядок посуду, а Ванька сидел с Игнатом. Игнат молчал, Ванька тоже будто воды в рот набрал. Так бы, наверное, они долго еще в тишину играли, да тут появился дед Матвей.

— Кхе-кхе, — привычно запокашливал, подавая о себе знать, и Ванька облегченно вздохнул.

Напряжение спало, по всей видимости, и у Игната, он заметно, оживился.

— Заходи, Матвей Егорович, — пригласил он деда Матвея, — чего в сенках стал? Аль стесняешься?

Тот вошел в комнату:

— Кхе-кхе. Помянуть пришел рабу божию Евдокию.

— Помяни, помяни. — Игнат взял со стола бутылку и налил стопку водки.

Дед Матвей посмотрел на них вопросительно:

— А вы?

— Мы уж помянули, — объяснил Игнат.

— Ага, я-асно. Ну, царствие небесное рабе божией Евдокии. Отмучилась, бедолага.

— Отмучилась, — поддакнул Игнат.

Ванька молча посматривал то на деда Матвея, то на Игната. Не хотелось ему сейчас ни о чем говорить, не было никакого настроения.

Дед Матвей, чуть подождав, выпил и поставил стопку.

— Кхе-кхе. Значит, отмучилась раба божия Евдокия.

— Отмучилась, — повторил Игнат и налил деду Матвею еще одну стопку водки. Еще чуть подождав, булькнул и себе. — За Евдокию! — поднял Игнат руку.

Они выпили.

Примерно через полчаса разошлись по домам и остальные, кто оставался в доме Переваловых.

Проводив людей, Игнат вернулся в комнату, сел у стола. Дочь подошла к нему и тоже опустилась рядом на стул.

— Папа, что будем делать? — спросила Зинуля.

— Как — «что»? Продолжать жить, — утвердительно сказал Игнат.

— Я не о том.

— О чем же ты?

— Папа, я хочу пойти на работу.

— На работу? Ты?

— Да. Я.

Игнат помолчал:

— На какую ты хочешь работу?

— На ферму телятницей. Меня туда давно приглашали.

— А тебя туда примут?

— Я попрошу Афанасия Львовича, он посодействует.

— Хорошо, — не стал возражать Игнат. На столе стояла бутылка, там еще оставалась водка. Он взял бутылку, подошел к шкафу, достал из него стопку, налил в нее и молча выпил. — Хорошо, дочка, иди работать телятницей.

Зинуля встала, приблизилась к отцу:

— Папа, ты не пей больше водки, договорились?

Игнат было вскинул голову, но тут же ее опустил:

— Договорились, не буду.

— Спасибо тебе, папа. — Зинуля выдержала паузу: — А о каком пожаре на кладбище говорил Афанасий Львович? Какой пожар тушила наша мама?