В полдень, на Белых прудах - [114]

— Как это — гулять? — прикинулась наивной Матрена.

— Как другие, — поспешно объяснил Митяй. — К примеру, как Фома Нечесов с Клавкой Тереховой. Сначала вместе на танцах, потом он ее домой провожает, Фома Клавку. И песни по дороге поют…

Услышав такое про Фомку, Матрена вздрогнула: «Не может быть, чтоб Фома гулял с Клавдией!» Ее вдруг всерьез заело. «Не может быть! — едва не выкрикнула она, — Он ведь меня любит, а не Клавку!», но удержалась, успокоив себя: дескать, это Фомка ей назло. И вообще, мол, чего всполошилась, гуляет он с Клавкой, ну и пусть на здоровьечко гуляет, может, это даже и хорошо, не будет Митяю и ей карты путать.

— Так как, не возражаешь? — Митяй: дрожал весь, будто его малярия трясла, ждал, бедный, ответа.

Матрена взглянула на него, и ее неожиданно смех разобрал.

— Ты чего-о? — опешил Митяй. — Ты что, со мной гулять не желаешь?

Матрене бы остановиться, всерьез сказать: ну что ты, мол, Митя, что ты, дорогой, наоборот, мне от другого смешно — как ты неумело с девушкой разговариваешь, но у нее не выходило никак, точно ей в рот попала смешинка и делала, чертячка, свое нехорошее дело.

— Та-ак, от ворот поворот, значит? Я-асно! — Митяй впрыгнул в подводу, кнутом лошадей стегнул — и ходу, лишь пыльный шлейф за собой и оставил, был — и нету.

Матрена опомниться даже не успела, как все вышло.

Поговорил-ла! Ах, дура, ах, ненормальная! — ругала она после себя. — Надо же, чего натворила! Ждала парня, по ночам не спала, думала о нем, а он пришел… Дур-ра! Дура набитая! Вот больше не подойдет к ней… Так ей, значит, и надо, другой раз будет знать, как смеяться! Но он тоже хорош, видите ли, ему…

В тот день Матрена наплакалась вдоволь, как никогда.

А потом…

Матрена вздрогнула: ей показалось, будто в левой стороне птичника что-то ухнуло. Не воры ли?

Она прислушалась: тихо. Голосов Анюты и Клима тоже не слышно. «Целуются, черти этакие», — решила Матрена.

Так что же потом все-таки было? Ага, кажется, вспомнила. Спустя примерно месяц Матрене довелось свидеться с Фомкой Нечесовым. А произошло так.

У Клавки Тереховой по случаю дня рождения собиралась вечеринка. Пригласили туда и Матрену. Она, правда, отказывалась, помня, о чем говорил ей Митяй: мол, Фомка с Клавкой гуляет, но подруга пригрозила: может обидеться, и Матрене не оставалось ничего делать как согласиться. Про себя же подумала: немножко посидит, ну, для приличия, что ли, и уйдет, а уж они, Фомка с Клавкой, после пусть любезничают, пусть до сини нацеловывают губы. Матрену, между прочим, тогда и другая мысль подтачивала: она у Клавки подопьет, осмелеет и помчится прямиком к Митяю и извинится перед ним за то, что смеялась… Матрена тоже не лыком шита и в этот вечер нацелуется вдоволь.

Веселье у Клавки Тереховой затянулось надолго, почти до пения петухов.

Когда стали расходиться, Фомка и скажи:

— Тебя, Матрена, я домой провожать буду, поняла?!

Матрена удивленно уставилась на Клавку: что за разговор?

Но та красноречиво подмигнула: не теряйся, такой, мол, парень тебя провожать вызвался!

По правде сказать, Матрене тогда и море было по колено — зелье свое дело сделало. Так, значит, так, пусть провожает Фомка, решила она, от того, что он с ней пройдется, ее не убудет, кроме того, у нее лишний раз появится возможность проучить Митяя: пусть знает — не он только любит Матрену!

В тот самый вечер Фомка Нечесов и убедил Матрену выйти за него замуж. А то, будто у Фомки с Клавкой шуры-муры, все оказалось выдумкой. Митяй так специально сказал, чтоб сбить Матрену с толку.

С Фомкой Нечесовым она свадьбы не гуляла, не расписывалась, сошлась — и жила. Многие тогда в недоумении были: как же мол, так, не ходили, не встречались, и вот на тебе — муж и жена; ну и дела! И без свадьбы… Зато матушка с отцом ничего не говорили, однако и зятю не очень-то обрадовались. «Временный он у Моти, — предполагали они. — Покрутится-повертится вокруг их дочки и уйдет, блудливый, похоже». Ошиблись ее родители — не знали они зятя. Фомка, как с Матреной сошелся, менялся на глазах, из балагуристого и ершистого превращался в степенного, болеющего за семью и хозяйство мужа. А тут еще учетчиком на животноводческую ферму его выдвинули, сказали, писать и считать умеет, скот любит, с людьми обходиться тоже мастак, так что ему и карты в руки.

Матрену Фомка не обижал, не то что другие — не успевали медовый месяц с женой провести, как уже «воспитывать» ее начинали, пятый угол заставляли искать; больше того, когда она забеременела, оберегать стал так, будто не она это, Матрена, а аленький цветочек какой-то, на который дунь попробуй и он мигом разлетится. Матрена часто тогда задумывалась: может, правильно-таки она поступила, что выскочила за Фомку, потому как еще неизвестно, как жила бы с Митяем, коль довелось бы…

У Матрены уже и сын, и дочь, а Митяй все не женился.

Как-то сошлись они опять вместе, выпал момент.

Митяй уж к тому времени другим стал, во всяком случае, говорить с женщинами научился, и не только, наверное, говорить…

— Ты же меня любила, а не Фомку, я хорошо это помню!

— Тебя? — Матрена задумалась: — Может, и любила, кто его знает.