Под вечер ламуты завидели рукав реки Березовки[2]. Недалеко от берега они вышли из саней.
Действительно, на берегу реки из земли высовывалась спина и огромная голова диковинного животного.
— Э, ишь ты, — протянул один из ламутов. — Волки учуяли. Приходили на обед.
На берегу виднелись свежие следы от волчьих лап. Шея животного была об‘едена до костей.
— А ну, Семен, и ты, Амукзан, бери топоры.
Трое охотников принялись вырубать из головы торчавший загнутый бивень. Они положили его на сани и пустились в обратный путь. На другой день Семен Тарабикин отправился в Средне — Колымск, чтобы показать свою находку казаку Иннокентию. Он давно знал казака, был с ним в дружбе и даже как-то раз они вместе ходили на медведя.
— Накрой шкурой свою находку и пойдем в избу, — сказал Иннокентий.
Он сразу догадался, что ламут привез ему бивень мамонта. Он вспомнил об‘явление Академии наук, вывешенное в Колымске. Академия находилась далеко — в Петербурге (тогда так назывался Ленинград), но она прислала в Колымск об‘явление, что выдаст 1000 рублей тому, кто найдет целый скелет мамонта.
Иннокентий быстро овладел собой и постарался скрыть от ламута свою радость, чтобы тот не слишком много запросил у него за находку.
— Где же ты нашел этот бивень? — спросил он Семена.
Они вернулись в горницу, и казак поставил на стол недопитую бутылку водки.
Семен рассказал.
— Вот что, — сказал Иннокентий. — Коли ты не врешь, коли ты согласен показать мне место, где нашел этот бивень, я подарю тебе свое ружье.
Глаза ламута загорелись радостью. Владеть таким ружьем ему и во сне не снилось.
Он охотился с кремневым ружьем. Кремневое ружье долго заряжалось, давало один выстрел, частые осечки, не попадало хорошо в цель.
Ружье Иннокентия заряжалось быстро, сразу несколькими пулями и било далеко и метко.
— За бивень я тебе дам пороху, пуль иголки и бусы.
Ламут не торговался. Он был счастлив от такого обмена и готов был бы сейчас же отправиться в урасу, если бы не поздняя ночь.
Уговор был заключен: в начале ноября, когда установится хороший санный путь, ламут проводит Иннокентия к находке.
Утром ламут с полученными товарами отправился в урасу. А Иннокентий спрятал бивень и никому не рассказал о том, что у него был Семен Тарабикин.
Новая поездка к неизвестному зверю
В начале ноября Семен и Иннокентий в санях, запряженных оленями, под'ехали к рукаву Березовки. От Средне-Колымска до Березовки было 325 километров, которые они проехали в 5 дней.
— Совсем хорошо. Даже отлично, — сказал про себя казак, осматривая мамонта.
Мамонт находился в земле, и только небольшая часть его спины и голова находились на поверхности.
— Ну, Семен, и запируем же мы с тобой! — сказал весело Иннокентий.
Теперь он был уверен, что получит обещанные 1000 рублей.
— Только сперва давай нарубим сучьев и веток. Да, смотри, руби потолще. Надо накрыть нашу находку, а то волки балуют. Тащи сюда большие камни, что лежат на берегу.
До самого вечера Иннокентий и Семен провозились около мамонта. Потом Иннокентий отправился обратно в Колымск, а ламут получил ружье и счастливый возвращался к себе в урасу.
На другой день Иннокентий сидел за столом. Перед ним лежал лист бумаги и он старательно и с трудом выводил:
Начальнику округа.
Казака Иннокентия Явловского Заявление.
Имею честь доложить начальству, что мною найден целый мамонт. При сем его бивень и кусок кожи.
И. Явловский.
Получив такое заявление, начальник округа немедленно поехал сам на место находки. После того в Петербург с экстренной почтой было послано сообщение в Академию наук о найденном мамонте.
От Ленинграда до Иркутска.
Тук-тук-тук!.. Тук-тук!..
Мерно постукивают колеса скорого поезда. Летит назад лес, мелькают маленькие станции. Поезд спешит. Он делает короткие остановки только на больших станциях.
Целую зиму почта везла письмо от начальника округа до Ленинграда. И когда Академия наук получила сообщение о найденном мамонте, был уже сентябрь месяц 1901 г.
3-го мая из Ленинграда выехали со скорым поездом двое ученых — Герц и Пфицмейер. Им дали поручение откопать мамонта и привезти его скелет, кожу и другие сохранившиеся части в Ленинград.
Дни проходили за днями. А колеса мерно постукивали, и станции убегали назад. И в то время, как поезд, словно крепкий стальной конь, мчался и мчался вперед, Пфицмейер записывал свои путевые впечатления.
«Поезд быстро уносит нас вдаль, — писал он. — Позади остались уже Уральские горы, одетые густыми лесами. Ранним утром мы проехали мимо двух маленьких станций под названием «Европа» и «Азия». Между ними лежит граница этих двух частей света. Теперь мы на территории Азии. Ближайшая большая станция — Челябинск. Здесь скрещиваются несколько железных дорог.
Только-что от‘ехали от Челябинска. Теперь поезд идет по необъятным степям Западной Сибири. Из окна вагона видна ровная-ровная безграничная степь. Она покрыта молодой зеленой травой…
Мы проезжаем теперь мимо больших сибирских городов.
Миновали Петропавловск и Новосибирск.
С какой поразительной быстротой растет Новосибирск! За пятнадцать лет он превратился в город с 60-тысячным населением
