В поисках любви - [15]

К попыткам ирландцев бороться против раздела страны Шон относился скептически. «Не могут они тягаться с Англией, не могут — те сильнее… Их просто всех перебьют», — часто думал он.

Впрочем, англичан он любил не больше, чем остальные ирландцы. В доках хватало и тех и других, рабочие не особо ладили — случались мелкие стычки, а порой и драки. Кроме того, Шона считали вожаком ирландцы Сохо, где хватало и английских хулиганов… Но и в Докленде, и в квартале парня уважали и побаивались — Шон никогда не лез за словом в карман, а кулаки у него были тяжелые.

— О чем задумался? — Морин толкнула его локтем. — Пора идти, а то мы опоздаем. — Они собирались сходить в кино.

Шон обнял ее, прижался щекой к рыжим завиткам:

— Прости. Тяжелый день сегодня был…

— Может, тогда лучше сходим в парк? Смотри, какой теплый вечер…

— Хорошо. Пойдем.

Глава 10

Комната гравера Арчибальда Ричардса походила на жилище средневекового алхимика: странные предметы, старинные книги, реторты на полках… Хозяин комнаты, похожий на маленького седого чародея, склонился над столом, обтянутым зеленым сукном. Точнее, сукно когда-то было зеленым — сейчас ткань выцвела, местами была в пятнах от реактивов, а в нескольких местах разрезана.

Лист бумаги — одна из копий завещания Джеймса Гордона — лежал на столе перед гравером. Ричардс сосредоточенно всматривался в четкие строчки, написанные твердым аккуратным почерком адвоката:

«…Моей жене Оливии Гордон завещаю триста тысяч долларов наличными деньгами и двести семьдесят тысяч долларов годового дохода, а также половину всех принадлежащих мне акций концерна „Гордон, Гордон и Адамс“.

Моему сыну Алану Гордону завещаю триста тысяч долларов наличными деньгами и двести семьдесят тысяч долларов годового дохода и другую половину принадлежащих мне акций вышеупомянутого концерна.

Миссис Эдне Фрост полагается ежегодная пенсия в сто пятнадцать фунтов стерлингов английскими деньгами.

Моему сыну Ноэлю Гордону полагается ежегодная рента в двести фунтов стерлингов и сверх того сумма в двести фунтов стерлингов английскими деньгами…»

Первое завещание было датировано двадцать шестым августа 1921 года. После первого сердечного приступа Гордон уступил просьбам адвоката сделать еще одну копию на всякий случай. Уставший, больной человек не обратил внимания на то, что Эдвардс составил и принес ему на подпись две копии, а не одну, и что на второй не было даты. Эти две копии не отличались от первого варианта, поэтому Джеймс ничего не заподозрил. В качестве свидетелей адвокат предложил двух молодых клерков из офиса Гордона, которые относились и к Джеймсу, и к Эдвардсу с почтительным трепетом и так гордились оказанной им честью, что на количество копий тоже не обратили внимания. Через несколько месяцев оба получили повышения и были командированы в другие штаты.

После смерти Джеймса Гордона вскрыли именно второй вариант завещания. Оно датировалось восемнадцатым ноября 1921 года. Копия с подписью, но без даты хранилась у Эдвардса, и о ней никто не вспомнил, так что от поверенного требовалось только вписать на нужном месте новую дату — шестое декабря.

Адвокат старался предусмотреть все мыслимые трудности. Он даже взял со стола Джеймса ручку, которой тот обычно писал, а перед поездкой в Англию купил в Нью-Йорке пузырек чернил. (Увидев их, гравер кивнул: «Это было очень предусмотрительно с вашей стороны, сэр».)

О существовании Арчибальда Ричардса адвокат узнал все от того же карикатуриста Пензера, который, будучи в Англии, заказывал ему копию с какой-то средневековой рукописи — его интересовали миниатюры. Эдвардс видел эти копии — они были сделаны искусно и точно. «Старику бы пойти в фальшивомонетчики», — пошутил тогда Пензер.

Ричардс действительно сначала предложил адвокату переписать завещание целиком во избежание неожиданностей. Но заказчик считал, что достаточно будет только сменить имена.

Гравер взял с полки пузырек с хлористой жидкостью для вытравливания чернил. Начиналась поистине ювелирная работа, хотя в завещании требовалось изменить только два слова — имена сыновей Гордона.

Ричардс окунул в жидкость тонкое птичье перо и осторожно, почти не дыша, очень легко провел ни точно по написанным буквам. Потом, глядя на старые часы, он выждал ровно полминуты, промокнул это место тонкой тканью, быстро схватил беличью кисточку и аккуратно провел ею по листу.

Состав был слабым, чтобы не повредить бумагу, но старый гравер не без тревоги подумал, что в случае неудачи придется применить его еще раз и тогда лист может пострадать.

Но его опасения были напрасны: пропорции оказались верными, и когда он снова провел кистью, удаляя остатки состава, на бумаге ничего не осталось, кроме пары еле заметных желтоватых пятнышек, которые должны были скрыться под новыми записями.

Несколько предыдущих дней он, всматриваясь в каждый штрих и изгиб, тренировался, стараясь как можно более точно скопировать почерк, которым был написан текст. Мало было сделать почерк похожим — требовалось, чтобы он был естественным.

Сейчас на клочке бумаги он несколько раз написал имена молодых людей, критически осмотрел то, что получилось, довольно ухмыльнулся и открыл пузырек чернил из Нью-Йорка — обычных чернил, которыми пользуются во всех конторах…