В погоне за счастьем - [5]

Отлично, — сказала я, не дав ему договорить. Потом опустилась на корточки и обняла сына. — Ты мне друг, Этан? — ни с того ни с сего вдруг спросила я.

Он робко посмотрел на меня и чмокнул в щеку. Мне бы очень хотелось принять это как утвердительный ответ, но я уже знала, что буду переживать из-за того, что так и не услышала его, остаток дня… и ночь. Одновременно терзаясь мыслями, какого черта я вообще задала этот глупый вопрос.

Мэтт хотел было тронуть меня за руку, но в последний момент передумал.

Всего хорошего, — сказал он, уводя Этана.

И снова на мое плечо легла чья-то рука. Я смахнула ее, как муху, и сказала, даже не оборачиваясь:

Я больше не в силах принимать соболезнования.

Ну и не принимай.

Я закрыла лицо ладонью:

Извини, Мег.

Скажи три раза «Аве Мария» и садись в машину.

Я послушно выполнила ее команду. Мег забралась в машину следом за мной.

А где Этан? — спросила она.

Проведет остаток дня со своим отцом.

Вот и хорошо, — сказала она. — Можно подымить.

Она полезла в карман за сигаретами, а другой рукой постучала в стеклянную перегородку. Водитель включил зажигание и медленно тронулся с места.

Слава богу, можно убраться отсюда, — сказала Мег, закуривая сигарету. После первой затяжки она застонала от удовольствия.

Курить обязательно? — спросила я.

Да, обязательно.

Но это же убьет тебя.

А я и не знала.

Лимузин вырулил на главную кладбищенскую дорогу. Мег взяла меня за руку своими тонкими варикозными пальцами.

Как ты, милая? — спросила она.

Бывало и получше, Мег.

Ну ничего, потерпи еще пару часов, и это дурацкое мероприятие закончится. А потом…

Потом я выпаду в осадок.

Мег пожала плечами. И крепче сжала мою руку.

Где Чарли? — спросила я.

Возвращается в город на метро.

Какого черта он это делает?

Так он представляет себе покаяние.

Когда я увидела его в таком состоянии, мне стало его по-настоящему жалко. Если бы только он снял телефонную трубку, ему бы удалось исправить свои отношения с матерью.

Нет, — сказала Мег. — Ничего бы он не исправил.

Когда лимузин подъехал к воротам, я снова увидела ту женщину. Она уверенно шагала по дорожке, и ее походка была удивительно легкой для женщины ее возраста. Мег тоже заметила ее.

Ты ее знаешь? — спросила я.

Вместо ответа она равнодушно пожала плечами.

Она была у могилы матери, — сказала я. — И простояла там почти до самого конца.

Мег снова пожала плечами.

Может, какая-то ненормальная из тех, кому нравится слоняться по кладбищам, — предположила я.

Когда мы поравнялись, она посмотрела в нашу сторону и тут же отвела взгляд.

Лимузин вырулил за ворота кладбища и свернул налево, по направлению к Манхэттену. Я откинулась на сиденье, чувствуя себя совершенно разбитой. Какое-то время мы молчали. Потом Мег ткнула меня в бок локтем:

Ну и где мои двадцать баксов?

2

Пятнадцать человек из двадцати присутствовавших на похоронах вернулись на квартиру моей матери. Возникла толчея — что неудивительно, ведь последние двадцать шесть лет своей жизни мама ютилась в крохотной квартирке на пересечении 84-й улицы и Вест-Энд-авеню (и даже в тех редких случаях, когда она принимала гостей, я не помню, чтобы за раз собиралось больше четырех человек). Мне никогда не нравилась эта квартира. Тесная. Плохо спланированная. Юго-западное расположение на четвертом этаже означало, что окна выходили во двор, и в них редко заглядывало солнце. Гостиная одиннадцать на одиннадцать футов, такого же размера и спальня, маленький совмещенный санузел, кухня десять на восемь с допотопной техникой и обшарпанным линолеумом. Все в этой квартире выглядело старым, изношенным и отчаянно нуждалось в обновлении. Три года назад мне удалось уговорить маму перекрасить стены — но, как это часто бывает в старых квартирах, свежий слой эмульсии и блеска лишь подчеркнул убожество плохо заделанных швов и грубо оштукатуренных стен. Ковры пестрели истертыми залысинами. Мебель требовала реставрации. Те немногие технические новшества, что имелись в квартире (телевизор, кондиционер, стереосистема сомнительного корейского производства), морально устарели, причем давно и безнадежно. За последние несколько лет, как только у меня появлялось немного свободной наличности (что, признаюсь, случалось не так уж часто), я предлагала матери поменять телевизор или купить микроволновую печь. Но она всегда отказывалась.

Как будто тебе больше не на что потратить деньги, — говорила она.

Но ведь ты моя мама, — возражала я.

Лучше купи что-нибудь Этану или себе. Мне вполне достаточно того, что у меня есть.

Но с таким кондиционером ты заработаешь себе астму. А в июле так вообще сваришься заживо.

У меня есть электрический вентилятор.

Мама, пойми, я просто пытаюсь тебе помочь.

Я знаю, дорогая. Но у меня действительно все хорошо.

Последние два слова она произносила с особым выражением, однозначно давая понять, что спорить бессмысленно. Тема закрыта.

Она всегда и во всем себе отказывала. Ей не хотелось быть кому-то в тягость. И поскольку она была аристократкой, «белой костью», гордость не позволяла ей становиться объектом благотворительности. Для нее это было равносильно потере лица, краху личности.

Мне на глаза попалась группа фотографий в рамках на столике возле дивана. Я подошла и взяла в руки до боли знакомый снимок. Мой отец в армейской форме. Таким его сфотографировала моя мать на военной базе в Англии, где они познакомились в 1945 году. Это была первая и единственная в ее жизни заморская авантюра — больше она никогда не покидала берегов Америки. А тогда, по окончании колледжа, она записалась добровольцем в Красный Крест, и вышло так, что судьба забросила ее в штаб союзных войск под Лондоном, где она работала машинисткой. Там и произошла ее встреча с неотразимым Джеком Малоуном, репортером «Старз энд Страйпс», американского военного вестника. У них случился роман, побочным следствием которого оказался Чарли. С тех пор они не расставались.