В плену грез - [32]

Он сообщил ей об этой поездке в понедельник вечером.

— У меня для тебя есть небольшая работа, — обратился он к ней с просьбой, — помоги мне упаковать вещи. В конце этой недели я лечу в Америку.

В последний раз он уезжал из дому довольно давно, так что это оказалось для Либби довольно неожиданным.

— Везет же тебе! — сказала она с улыбкой. — Полагаю, что меня с собой ты взять, конечно, не можешь?

— А хотелось бы?

— Спрашиваешь!

Он не мог взять ее с собой. Поездка была сугубо деловой. И он очень сожалел, что не может этого сделать.

— В другой раз, — пообещал он, — возьму обязательно.

— Ловлю тебя на слове.

— А без меня…

— Да?

— Не слишком часто встречайся с Роско. — Казалось, лицо Либби стало еще более бледным и осунувшимся, и он добавил: — Я не приказываю, а советую.

— Ты совсем не знаешь Адама.

— Советую, Либби.

— Ему даже не было предъявлено обвинение по поводу той кражи со взломом, — сказала она протестующе.

— Хорошо, давай забудем об этом. Ты же знаешь, как я к этому отношусь.

Она вздохнула: конечно, знала.

— Передавай Диплокам большой привет, — сказала она.

Это были его друзья, с которыми он ужинал сегодня вечером. Он ответил, что передаст.

Садясь в машину, Мэйсон подумал: «Завтра надо обязательно позвонить Селвину, отменить партию в гольф и узнать, смогли ли они что-нибудь накопать из прошлого этого Роско».

Было уже семь часов, и Либби собиралась на встречу с Адамом. Еще ни разу в жизни она не была так взволнована перед свиданием, как сейчас. Она надела платье из розового шелка, без рукавов, строгого покроя, а поверх — замшевый плащ такого же маркого цвета.

Она не сказала Эми, куда направляется, а та и не спросила ее об этом. Ехала быстро, но осторожно, напевая себе под нос в такт музыке, раздававшейся из авторадиоприемника, то и дело морщась от яркого света встречных машин.

Хотя на улицах было полно народу, магазины были уже закрыты. Она увидела Адама и помахала ему рукой, проезжая мимо, а затем без особых трудностей припарковалась в первом же боковом переулке.

Он шел следом за машиной и догнал ее в тот момент, когда она искала свою сумочку, чтобы слегка поправить прическу.

— Я не опоздала?

— Как раз вовремя.

— Рада тебя видеть. — Это было действительно так. О, как же она была рада! Ей хотелось протянуть руку и дотронуться до него, взлохматить ему волосы или стряхнуть пылинки с его куртки. Она выскочила из машины и закрыла ее на ключ. — Что будем делать? — спросила она.

— Можно пойти послушать какой-нибудь джаз. Тебе нравится джаз?

— Я мало что о нем знаю, но давай послушаем немного.

Джаз-клуб назывался «Серебряная труба» и не представлял из себя ничего особенного. Когда-то здесь была часовня, затем склад, а потом помещение пустовало в течение многих лет, покуда пара предприимчивых молодых людей не купила его и не превратила в джазовый центр. Иногда здесь собирались битники, проводились концерты поп-музыки и народных песен, а сегодня вечером здесь выступал только джаз, и на маленькой сцене находилось четверо парней: пианист, ударник, контрабасист и тромбонист и саксофонист в одном лице. Они исполняли странную, вызывающую непонятный дискомфорт музыку.

Можно было даже танцевать, хотя бы теоретически, здесь был крошечный танцевальный зал. Но сегодня публика только слушала, не танцевала. Можно было и перекусить. Повар был итальянец, поэтому фирменным блюдом были спагетти по-болонски, а если оно не нравилось, можно было заказать спагетти с чем-нибудь еще. Ну а если спагетти вообще не нравились, можно было спуститься вниз по улице в магазинчик, где продавали рыбу с жареным картофелем, и принести это кушанье с собой.

Официантка приняла заказ и сообщила:

— Ник будет через минуту.

— Кто такой Ник? — поинтересовалась Либби.

Девушка, похоже, удивилась:

— Вы не знаете? Я думала, вы пришли послушать Ника, как и все здесь присутствующие.

В это время на сцену вышел высокий, стройный мужчина, чернокожий, с белыми как снег зубами. Ник — а это был он — поднес свою трубу к губам. К этому моменту раздавались лишь размеренные, монотонные удары барабана и приглушенные аккорды пианино. Затем вступил саксофон, а следом — труба. Именно звуки трубы, чистые и уверенные, царили над всеми остальными, достигая почти невероятной чистоты.

Все сидели затаив дыхание, забыв обо всем на свете, не говоря уже о тарелках со спагетти, которое остывало у них на столах. Они внимали серебряным звукам трубы, не отрывая глаз от чернокожего молодого человека, раскачивающегося из стороны в сторону, словно он стоял на вершине холма, сопротивляясь упругому, сильному ветру.

Когда замерли последние отзвуки трубы и он вытер со лба бисеринки пота, в зале началось настоящее столпотворение. Все зааплодировали, стуча ладонями по крышкам столов, хлопая в ладоши, говоря друг другу, что Ник — величайший из самых выдающихся музыкантов. И в этом не было ни малейшего преувеличения. Разве он не был самым-самым?

— Ну, — спросил Адам, — тебе понравилось?

— Думаю, да. Признаться честно, не знаю. Ничего подобного до этого я не слышала. Более того, никогда не бывала в такого рода местах.

Никки спустился в зал, шел между столиками, останавливался, чтобы перекинуться парой слов с одними, отпустить остроту в разговоре с другими, но когда он подошел к Адаму и Либби, на его симпатичном лице вместо обычной вежливой улыбки появилось выражение искренней радости, словно они с Адамом были давними хорошими знакомыми.