В ожидании Апокалипсиса. Франкское общество в эпоху Каролингов, VIII–X века - [26]

Сильные и слабые, свободные и зависимые, клирики и миряне

Всякая попытка описать структуру франкского общества в привычных нам категориях наталкивается на вполне объективные препятствия. Основная причина в том, что люди VIII–IX вв. смотрели на окружающую их социальную реальность под иным углом зрения и описывали ее, основываясь на собственных представлениях и исходя из собственных потребностей. В описаниях этих можно выделить несколько разных пластов.

От эпохи варварства франки унаследовали привычку разделять общество по этническому или даже этноплеменному принципу. В самых разных письменных источниках постоянно встречаются франки, алеманны, фризы, бавары, аквитанцы, саксы, сарацины, римляне, норманны, греки и другие народы. Причем совершенно не важно, идет ли речь о крестьянстве, светской знати или духовенстве. Этническая принадлежность доминировала над социальным статусом и материальным положением отдельных людей и социальных групп.

Однако на протяжении VIII столетия этническая характеристика претерпела существенные изменения. В кругах каролингских элит, особенно тех, что были тесно связаны с королевским двором, на первый план постепенно выходит представление о едином народе франков. Народе богоизбранном, исповедующем христианство, обитающем на территории Нового Израиля — христианской империи Каролингов, предопределенной к грядущему спасению. Именно в таком ключе с последней четверти VIII в. рассказывают о франкском обществе «Анналы королевства франков» — официальная историческая хроника империи. Для ее составителей совершенно неважно, из кого именно состоит франкское войско. Бавары, нейстрийцы, аквитанцы, фризы — отныне все они франки, т. е. христиане, ведущие священную войну против язычников, народ, которому Бог помогает в битвах. Один этноним, таким образом, вобрал в себя многие другие и при этом обрел выраженную конфессиональность. Хронисты второй половины IX в. пошли в этом отношении еще дальше. Безымянный автор «Ксантенских анналов» пользуется этно-конфессиональной характеристикой главным образом в отношении язычников-норманнов, франков же называет просто христианами.

Разумеется, жизнь была гораздо сложней и богаче. Иные тексты показывают, сколь острыми могли быть этнокультурные противоречия даже между людьми одного круга. Например, богослов, придворный эрудит и один из лучших поэтов своего времени Теодульф Орлеанский, гот по происхождению, был не в силах скрыть глубокую неприязнь, которую испытывал к учителям-ирландцам, находившимся при дворе Карла Великого. В его велеречивом «Послании к королю» содержатся, например, такие строки:

Скотт! Коль с тобой я сойдусь, то получишь ты те поцелуи,

Кои, ушастый осел, волк залепил бы тебе;

Раньше пес зайца взрастит или волк вероломный — овечку,

Раньше трусливая мышь в бегство кота обратит,

Нежели вздумает гет со скоттом вступить в перемирье,

Если б он даже хотел, было б, как ветер, оно.

Тот или бед натворит, или скроется, Австра быстрее:

Может ли быть он иным? Он ведь всего только скотт.

Надо б ту букву отнять, что в азбуке значится третьей,

В кличке же злого врага будет на месте втором,

Первою в «крыше» стоит и второю в слове «скитаться»,

Третьей во «вскрытье» она, в «строке» четвертой звучит.

Он опускает в речах ту букву; итак, без сомненья,

Как себя сам он зовет, точно таков он и есть…

... Но, среди всех этих дел, когда будут читать наши строки,

Пусть и скоттик притом, вор беззаконный, стоит,

Мрачная тварь, супостат, бледный ужас, чума моровая,

Язва сутяжная, тварь злобная, мерзость сама,

Дикая, гнусная тварь, ленивая тварь, нечестивец,

Тварь, что всем праведным враг, тварь, что всем добрым вредит!

Шею закинув назад, предстанет он, криворукий,

Руки кривые свои к глупому сердцу прижмет,

Ошеломлен, удивлен, дрожащий, сопящий, свирепый,

Уши, глаза напряжет, ноги, и руки, и ум.

Знаками резкими он то то порицает, то это.

То испускает лишь вздох, то озлобленную брань;

То повернется к чтецу, а то ко всем предстоящим

Знатным вельможным мужам, шага не ступит умно.

Жаром хуленья объят, пусть враг мой лихой кипятится.

Много хотения в нем, только умения нет.

Кое-чему научен, но знает нетвердо, неверно;

В том, в чем не смыслит азов, мнит он себя знатоком.

Все это выучит он не за тем, чтобы мудрым считаться,

Но чтобы в споре всегда во всеоружии быть.

Много знал, мало постиг, о многом проведал невежда.

Что же сказать мне еще? Знает, а все ж не знаток.[10]

Впрочем, в Аахене и к выходцам с юга, с земель, некогда захваченных готами, также относились с подозрением. Людовик Благочестивый, в возрасте трех лет поставленный королем Аквитании, долгое время жил к югу от Луары и естественным образом перенял некоторые местные традиции. Когда он уже подростком приезжал ко двору своего отца Карла Великого, что случалось нечасто, это сильно бросалось в глаза. По рассказам Астронома, король сетовал на то, что Людовик внешностью больше походил на гасконца, нежели на франка. Все это Карл исправлял «с отеческой любовью». Равным образом анонимный биограф Людовика, франк по происхождению, не забывает напоминать читателям о безрассудстве, наглости, легкомысленности и коварстве гасконцев.