В открытое небо: основано на жизни французского писателя и летчика Антуана де Сент-Экзюпери - [66]

– Пранвиль, это чертовски трудная работа.

– Вот поэтому Дора вас и выбрал.

Мермоз снова смотрит ему в глаза и медленно кивает.

Глава 35. Кап-Джуби (Марокко), 1928 год

Радиоприемник в Кап-Джуби производит больше шумов, чем слов. Радио – большое достижение, и многие самолеты начинают оснащать этой новинкой. Но голоса, которые эта новинка доносит, шепелявят, сообщения прерываются, слова хоронятся под тучами звуков-паразитов.

– Тулуза, Тулу… за… Вызывает… Агадир. Подтвер… прибы… почты Л29… часов. Прием.

– Агадир, А… дир… Ага… почта… 29 при… лилась бла… получно… в… дцать сорок пять. …ем.

Живым сердцем бьется линия в хрупких, мечущихся на расстоянии в четыре тысячи километров голосах.

До прибытия рейса еще два часа. Эту ночь пилоты проведут прямо на аэродроме, чтобы завтра продолжить полет до Вилья-Сиснерос, так что это время он с пользой проведет за письменным столом. Последний сооружен из двух пустых бидонов из-под бензина, накрытых старой дверью.

На этой столешнице разложены страницы его «Авиатора», опубликованного в журнале «Серебряный корабль».

Бернис – авиатор, предающийся мечтам в Париже, когда, подобно мокрому одеялу, на него падает серая обыденность. Летный инструктор, что является в ночные заведения в своей кожаной куртке, принося с собой дух одиночества того, что гребет веслами в небесах. Создателю этого текста кажется удивительным, что за два прошедших года сам он прошел гораздо больше дорог, чем когда-то его воображение, и теперь он сам – авиатор, залетевший гораздо дальше, чем он придумал для Берниса.

Каждый писатель в душе тщеславен, различаясь степенью вежливости и притворства. То, что он опубликовал тогда в журнале, казалось ему преувеличением. А теперь видится ему хламом.

Он перечитывает первую фразу: мощные колеса, взлетно-посадочная полоса… И нетерпеливо фыркает.

Погребальный звон, да и только!

Не раз и не два задумывался он о том, чтобы Бернис стал героем гораздо более длинной истории. Героем романа. И снова переписывает первые абзацы, где описан полет, однако после первых же строчек гневно бьет рукой по столу.

Нет, не то, совсем не то!

Нельзя начинать с пропеллеров и шасси. Конечно, механика штука важная, технология критична, но то, что на самом деле имеет значение, – это небо. И он решает начать повествование с описания ночного полета среди звезд, которые кажутся зажженными огоньками в окошках, а дюны под луной сверкают, словно золотые.

Нет, нет, нет!

Комкает лист и швыряет его на пол.

То, о чем ты пишешь, не должно быть только красивым. Свет не может быть мазком кисти, отливающим разными цветами. Об этом хорошо сказал доктор Эйнштейн, совершивший революцию не только в науке, но и в поэзии: люди считают, что им известно, что такое свет, но они ошибаются. Он получил Нобелевскую премию как человек, лучше всех на планете понимающий природу света, но при этом настаивает, что свет – загадка. Так что утверждать, что дюны светятся, он не может, зато может эти дюны выдумать.

На страницах своей истории ему хочется рассказать о полетах как о работе, как о вызове и состязании, но в то же время – как об открытом люке, который позволяет бросить взгляд в глубину.

Бернис – летчик-интроверт, он влюблен в одну девушку, влюблен примерно так, как маленькие дети влюбляются в расчудесные пирожные в витрине кондитерской, но когда тянут к ним ручки, то натыкаются на стекло.

Целые страницы посвящает он описанию перипетий полудетской влюбленности героя в похожую на мыльный пузырь девушку, донельзя переменчивую, так что тот случай, что свел их в юности, позже все больше отдалял их друг от друга, пока она окончательно не растаяла в туманной дали. Авиация для летчика – его горизонты. Прошли годы, и вот уже Бернис вроде бы вполне счастлив, но он обманывает себя: все эти годы он не прекращал думать о ней ни на день.

Тони спрашивает себя, можно ли полюбить вновь с неудержимостью, свойственной первой любви.

Так же терпеливо, как когда-то он отчищал от копоти моторы в Монтодране, он чистит и смазывает старую пишущую машинку «Ундервуд», на которой печатает отчеты для компании, а также историю Берниса, которая в то же время – его история. Ему нравятся эти круглые клавиши, которые послушно идут вниз под тяжестью его пальцев. Выбивая дробь по клавишам, он начинает печатать историю юношеской дружбы Берниса. Одна страница, вторая, на третьей – остановка. Перечитывает написанное. Закуривает. Глубокая затяжка. Комкает отпечатанные листы и выдирает из каретки машинки недопечатанный. Нет, он не хочет, чтобы все разжевывалось, как в печатаемом отдельными выпусками романе с продолжением. Сначала A, потом Б, а затем – В. Он хочет, чтобы события просто случались, потому что именно так и происходит в жизни: без всяких подводок, без намека на логику, без того, чтобы мы в точности знали как и почему. Жизнь ни о чем тебя не предупреждает, она просто втягивает, вовлекает тебя в ход событий, и все.

Его писательские инструменты дают ему весьма соблазнительное могущество: он, конечно, не может выправить то, что пошло вкривь, вернув в свою жизнь Лулу, но будущим лучшим, чем у него самого, он может одарить Берниса. В его власти сделать так, что этот летчик, которого он же создал из слов, воплотит в жизнь те мечты, что пошли прахом у него самого.