В открытое небо: основано на жизни французского писателя и летчика Антуана де Сент-Экзюпери - [115]

Однако оркестр может сыграть и в самых неблагоприятных условиях. Когда рассвело, ветровое стекло повергает его в шок: оно полностью покрыто маслом. Мотор продолжает давать свои тысячу шестьсот оборотов в минуту, но того и гляди останется без масла, а когда это случится, перегреется и в конце концов воспламенится. Он льет в двигатель резервные тридцать пять литров масла и теперь, в почти девятистах километрах от Сенегала, уже знает, что до земли им не долететь. Гимье связывается по радио со спасательным судном «Фокея», находящимся от них почти в ста километрах.

Корабль они замечают через тягостный час полета, когда температура двигателя уже приближается к опасной отметке в сто градусов. Садиться на воду в условиях штормового моря с волнами почти двухметровой высоты не рекомендуется, но выбора у них нет. Он знает, что сесть нужно между волнами, нужно попасть в те пять или шесть секунд относительного спокойствия, пока не поднимется следующая волна. Нервы – враг, а его сердце если когда и колотится, едва не выпрыгивая из груди, так только в разгульные ночи потери всяческих тормозов. А вот в ситуациях повышенного напряжения пульс у него, напротив, замедляется, словно засыпая. Мермоз спускается к самой воде, выдерживает паузу и толкает штурвал вперед, сажая гидроплан между волн. На помощь к ним движется баркас, прыгая по океанским волнам.

Операция спасения при штормовом море легкостью не отличается. Гимье бросается к дверце, но Мермоз хватает его за куртку.

– Почта, Гимье! Помогайте.

Секунду его экипаж колеблется. На перегрузку мешков уйдет драгоценное время, это риск для жизни. Но Мермоз, качаясь и чуть не падая, уже добрался до спуска в грузовой отсек, откуда нужно достать сто пятьдесят килограммов писем. Мермоз перекидывает мешки Гимье, а тот – Дабри, который оседлал один из поплавков, опустив ноги в воду. Моряки протестуют – будет перегруз, но летчики делают вид, что ветер и шум волн не дают им расслышать, и продолжают передавать мешки. Потом на перегруженный баркас поднимаются два члена экипажа. Мермоз же карабкается по гидроплану, закрепляя на нем стальной трос, и оказывается на баркасе с другим концом, чтобы «Фокея» повела его на буксире.

Капитан с изумлением взирает на спасательный баркас, идущий с опасным перегрузом за счет почтовых мешков, и на пилота, упрямо вцепившегося в конец буксировочного троса, который он сует матросам раньше, чем собственную руку.

«Фокея» начинает буксировать гидроплан к африканскому берегу, но через несколько сотен метров его накрывает гигантская волна, и он скрывается под водой.

Глава 58. Буэнос-Айрес, 1930 год

Тони своим мощным телом прокладывает путь по узкому тротуару улицы Коррьентес, где в изобилии встречаются мужчины в шляпах и женщины в воскресных костюмах. За ним шагает Гийоме под руку с Ноэль. Он более серьезен, чем обычно. Тони сразу это заметил, когда зашел сегодня за ними. На мостовой автомобили и трамваи теснятся в ошеломляющей толкотне, в которой есть что-то от праздничной и бурлящей атмосферы города, переживающего умопомрачительный рост. Они проходят мимо итальянской парикмахерской, мимо трактира, откуда доносится запах жареного, а также сладкий голос Карлоса Гарделя с подрагивающей граммофонной пластинки. Наконец доходят до входа в луна-парк, расположившийся в середине проспекта на пустыре: перед ними ворота в псевдомавританском стиле, как в сказочном замке. С медлительностью древнего динозавра крутится колесо обозрения.

Парки аттракционов вызывают в нем странный винегрет чувств – бурное веселье пополам с печалью.

– Американские горки такие короткие! Взлетаешь и падаешь, пугаешься и хохочешь, и – раз, уже конец. Все так быстро кончается!

А еще там есть фотограф с большим самолетом из картона, в котором прорезаны выемки для лиц, так что получается, что как будто сидишь в его кабине.

– Давайте сфотографируемся в этом самолете!

Гийоме этим вечером не в настроении. Нужно признать, что он, человек, одолевший Анды, панически боится показаться смешным. И всем видом дает понять, что он против. Тони, обладатель тела столь крупных размеров, что в нем свободно помещается двое – застенчивый скромник и неуемный шут, начинает бегать вокруг него со сложенными крестом руками, как будто желая изобразить летящий самолет, и у него вылезает и свешивается галстук. Ноэль делает ласковый заговорщицкий жест. И тот соглашается, хотя бы только для того, чтобы его друг перестал выкидывать эти свои фокусы.

Тони видит взаимосвязь этой пары и не может не испытывать некой грусти. Он тоскует по Консуэло, которая отправилась в Европу уладить кое-какие дела. Или, скорее, тоскует по любви. Ему так не хватает той паутинки, что позволяет повиснуть и качаться в воздухе.

А Консуэло – его паутинка? Должна ею быть. Она чувственная, веселая, экстравагантная. Не какая-нибудь там унылая вдова! Она может быть изменчивой, фантазеркой, а еще – пленительно капризной. Он еще не знает, любит ли она его. А он? Он влюблен или это только его желание быть влюбленным? А разве есть разница? И Тони думает, что любовь сделана из чрезвычайно негибкого материала: перегнешь – сломается. Именно поэтому он не стал возражать, когда Консуэло сказала, что ей нужно ехать в Париж, чтобы оформить бумаги о наследстве. И не стал возражать даже тогда, когда она обронила что-то об одном претенденте на ее руку, оставшемся там, и что это тоже одно из дел, что ей нужно уладить. Он просил, чтобы она с ним не встречалась, чтобы отказала ему письмом. А она лишь расхохоталась, как будто он смешно пошутил. Конечно же, она с ним встретится.