В открытое небо: основано на жизни французского писателя и летчика Антуана де Сент-Экзюпери - [117]

В своем романе он показывает вхождение самолета в ночь – с медлительностью баркаса, оставляющего позади портовые огни. Пилота едва подсвечивает слабый отблеск циферблатов на приборной доске. Он переводит взгляд вниз и с нежностью смотрит на далекие огоньки в каком-нибудь накрытом мглой поле, где как раз сейчас, наверное, к ужину накрывают скатертью столы. Для него каждая зажженная лампочка – домашний очаг.

Из каждых ста написанных страниц девяносто девять он уничтожает. Лишь одной выходит помилование, и то скорее из жалости, чем по заслугам. Ему кажется, что ни один настоящий писатель не может быть доволен тем суфле из слов, что он породил.

Однажды вечером, когда он занимается казнью страниц, раздается звонок в дверь, а когда он ее открывает, то перед ним высится башня из разноцветных шляпных картонок, поддерживаемая снизу двумя руками, которые с огромным трудом обеспечивают ей равновесие. Существо с ногами мужчины и телом из коробок произносит: «Добрый вечер!» – и входит в квартиру. Он ничего еще не успевает ответить, как появляется тележка, нагруженная чем-то, что может оказаться холстами или как минимум рамами, обернутыми в мешковину, однако того, кто ее толкает, не видно – видны только руки.

– Послушайте!

Он вынужден отпрыгнуть, чтобы не оказаться сбитым с ног тележкой, наполненной дорожными сумками до уровня головы.

– Но!..

И вновь ему приходится сделать шаг в сторону, потому что подъезжает еще одна, нагруженная ничуть не меньше, но на этот раз – чемоданами. Его изумление уступает место внезапному бешенству: он собирается ворваться в квартиру и потребовать объяснений у этих субъектов, спутавших его дом со складом, но тут в дверях появляется миниатюрная фигурка в соломенной шляпе с широченными полями.

– Привет, дорогой.

Это его маленькая сальвадорка со своей фирменной гримаской на лице – чем-то средним между аристократизмом и лукавством.

– Консуэло!

– Что, ты даже не скажешь мне «Добро пожаловать в Буэнос-Айрес»?

– Но почему ж ты не предупредила меня о своем возвращении!

– Телеграммы скучны. Заплати этим ребятам!

Тони, сбитый с толку, достает несколько банкнот.

– Но… что делают здесь твои вещи?

– Забыла написать в отель и забронировать номер. Я велю им прийти за вещами завтра.

– Консуэло! Но как же ты здесь останешься? Люди начнут шептаться!

– Шептаться! Обожаю это слово. Знаешь, что по-испански оно звучит почти так же, как по-французски? Шептаться! Звучит точно так же, как когда люди тихонько сплетничают.

– Консуэло…

– Что, дорогой?

– Мы должны пожениться.

– Прямо сейчас?

Тони хохочет. И поднимает ее на руки.

– Нам нужно немедленно организовать свадьбу. Но она должна быть во Франции.

– Что за спешка! Я вот только спешу принять ванну и выпить сухого мартини. На пароходе среди всех официантов и барменов не было ни одного, кто имел бы какое-никакое представление, как смешать сухой мартини, чтобы потом не трещала голова.

– Я написал о тебе матери. Она очень хочет с тобой познакомиться. А поженимся мы в Сен-Морисе. Это будет блестящая свадьба!

– Я ведь вдова, не забыл? Мне положено идти под венец в черном.

– В черном?

– Естественно. В моей стране все другое было бы совершенно недопустимо.

– Все будет так, как ты скажешь. – Тони на секунду умолкает. – Консуэло… А ты-то хочешь за меня замуж?

– Ах, дорогой, ты всегда такой неорганизованный! Сначала планируешь свадьбу и даже цвет платья, а теперь спрашиваешь меня, хочу ли я замуж?

И раздается смех Консуэло, похожий на голосок экзотической птицы. И он тоже хохочет, хотя и не может сказать, что хорошо ее понял. Успокаиваться ему нельзя до той поры, пока он не увидит ее возле алтаря в старой церкви в Аге.

Она доказывает ему, что со свадьбой лучше не торопиться. Если они поженятся, она лишится пенсии, которую получает как вдова Гомеса Каррильо. В конце концов они решают снять особняк с несколькими террасами на улице Тагле, в северной части города.

В последующие недели своим мелким почерком он пишет от руки новые страницы своей истории о ночных полетах, совмещая это с делами «Аэропостали». Когда они принимают гостей, то все видят перед собой чрезвычайно необычных хозяев. В доме имеются чучела животных и рисунки Консуэло вперемешку с мебелью, купленной у антикваров, и другими предметами, которые, похоже, были найдены на свалке. А еще – залежи бумаг, папок и книг, сваленных где только можно. Знакомые доносят до Консуэло озабоченность некоторых друзей ее покойного мужа, возмущенных ее непристойным поведением. Она некоторое время встревожена, а потом об этом просто забывает.

Часы в этом доме – простое украшение. С завтраками, обедами и ужинами полный бардак. Тони порой возвращается очень поздно, после четырех суток полета в Патагонию и обратно, проведенных почти без сна, и очень торопится достать из вещмешка пачку исписанных листов, которые Консуэло должна немедленно прослушать, какое бы время ни показывали часы. Если рассвет застает их за этим занятием – ничего страшного. И даже если Консуэло уже уснула, он все равно продолжает читать вслух – для теней.

Тони очень не нравится, когда он приходит домой, а ее нет. Иногда она оставляет записку: «Я в опере. Приду поздно». И он ждет ее – не спит и работает. Книга обрела новое направление: авиатор стал персонажем второстепенным, а на первый план вышел директор «Линий». Это Ривьер – персонаж, навеянный образом Дора, начальник настолько требовательный, что требовательность эта граничит с безжалостностью. И все же Тони видит в нем некий путь к совершенству: самопожертвование, которое возвышает.