Она встала, застегнула пальто и поцеловала Софи в щеку.
— Я так счастлива, — сказала она, — мне хочется, чтобы и ты тоже была счастлива. Ты как раз именно та девушка, которая нужна Максу. — Она улыбнулась. — А мы с Карелом теперь сможем пожениться.
Когда Тинеке ушла, Софи опять подошла к постели и села. Если она не хочет дурно обойтись с Максом, то должна найти его и объясниться. Скоро появится такси, и она уедет. Только сейчас Софи поняла, что сестра Смид приезжает не случайно — об этом ее попросил Макс, чтобы отправить Софи домой как можно быстрее. Две слезинки скатились у нее по щекам, и она раздраженно смахнула их. За все нужно винить только себя, — никаких сомнений быть не могло. Ей необходимо что-нибудь предпринять, ведь она многим обязана ему. Софи порылась в упакованных вещах, извлекла блокнот, открыла его, села за маленький столик у окна и собралась написать Максу прощальное письмо, но, как назло, нужные слова не приходили на ум. Довольно долго просидев и не написав ни слова, она посмотрела на часы — было ровно три. Она убрала блокнот обратно в сумку, накинула теплое твидовое пальто, надела маленькую меховую шапочку и спустилась в вестибюль, где нашла Ханса и попросила, чтобы тот послал санитара за ее вещами. Такси Софи попросила остановить у бокового входа в поликлинику, и, попрощавшись с Хансом, она, прежде чем успела передумать, помчалась в поликлинику.
Народу в приемной оказалось совсем немного: кроме двух пожилых дам, увлеченно сплетничавших о своих болячках, престарелого гражданина, читавшего газету и жевавшего мясной рулет, а также молодой испуганной девушки, там больше никого не было. Проходя мимо девушки к маленькому столу в углу комнаты, Софи приветливо улыбнулась ей — уж очень одиноко выглядела эта юная пациентка. Сестра в приемной была Софи немного знакома. Удивленно подняв голову, она воскликнула:
— А я думала, вы уже уехали, сестра Гринслейд! — Девушка говорила по-голландски, и Софи пришлось сильно напрячься, чтобы понять, что она сказала.
— Not niet, Zuster[5], — с ужасным акцентом ответила Софи и стала судорожно вспоминать еще какие-нибудь голландские слова. Не вспомнив ничего, она, решив не тратить времени попусту, заговорила по-английски:
— Могу я видеть профессора ван Остервельда?
К счастью, сестра поняла этот вопрос и, тоже по-английски жизнерадостно ответив: «Я скажу ему», встала.
— Нет! — резко воскликнула Софи, и сестра изумленно посмотрела на нее.
В этот момент из кабинета хирурга вышел пациент. Не обращая внимания на возмущение одной из дам, очередь которой подошла, Софи уже стояла у дверей кабинета.
— Пять минут, — умоляюще попросила она и исчезла за дверью.
Макс сидел за столом и что-то писал. Не поднимая головы, он сказал по-голландски:
— Проходите и садитесь, пожалуйста.
Через минуту он отложил бумаги и наконец увидел, кто перед ним. Макса невозможно было узнать: его лицо, лишенное всяческого выражения, было теперь не чем иным, как застывшей маской вежливости, которую он обязан был сохранять перед пациентами. Софи посмотрела на стенные часы — секундная стрелка отсчитала еще одну драгоценную минуту. Макс тоже взглянул на часы и с поддельной обходительностью, которая совершенно не гармонировала с яростью, вспыхнувшей в его глазах, сказал:
— Это так неожиданно. Мне очень жаль, но я не смогу проводить вас… — И он указал рукой на кипу бумаг, наваленных на столе. — Вам пора идти — такси будет ждать вас. Или вы хотите опоздать на самолет?
— Плевать! — ответила Софи. — Я должна сказать вам нечто, перед тем как уеду.
Его лицо растянулось в насмешливой улыбке.
— Что-нибудь еще? Уверяю вас, вы уже перечислили все мои грехи, пороки и недостатки. — Он взял ручку. — Мисс Гринслейд, поверьте, нам больше нечего сказать друг другу. — В его голосе чувствовалась решимость. Придвинув к себе бумаги, он опять принялся писать.
Бледное лицо Софи залилось болезненным румянцем. Ей потребовалось какое-то время, чтобы подавить душившие ее рыдания.
— Прошу вас, выслушайте меня, — упорно твердила она. — Я прошу прощения за все те гадости, которые в воскресенье наговорила вам. Ни одна из них не соответствует действительности, хотя я должна признать, что вы все же бываете высокомерны, особенно когда хотите настоять на своем.
Макс положил ручку и откинулся на спинку стула: он смотрел вниз, и Софи не могла видеть его лица, но звук, который внезапно слетел с его губ, навел ее на мысль, что он испытывает к ней отвращение.
Чтобы сдержать слезы, Софи резко вдохнула носом воздух — прием, которому научил ее брат Люк еще во время их детских ссор, казалось, дождался своего применения на практике. Ее голос был теперь всецело в ее власти:
— Простите меня за то, что я назвала вас повесой и запятнала подозрительностью ваше доброе имя. Думаю, если бы я была мужчиной, вы давно бы меня убили…
Макс поднял голову и, прищурив глаза, изучающе посмотрел на нее:
— Н-да, я думаю, что так бы оно и было. С вас же хватило и того, что я лишил вас тогда чая.
Софи показалось, что он смеется. Это осложнило ее задачу, но она во что бы то ни стало должна была немедленно сказать ему все, что намеревалась, тем более что времени оставалось в обрез.
