В неладах - [5]

«А вдругъ какъ протестуютъ вексель у нотаріуса? — мелькнуло у него въ головѣ. — Скандалъ, по всѣмъ байкамъ скандалъ! Остановятъ кредитъ… разговоры… Каково это для торговаго человѣка! Я изъ-за чего? Изъ-за капризовъ жены».

Онъ перевелъ духъ и сталъ утѣшать себя.

«Впрочемъ, вѣдь я вернусь въ лавку, вернусь въ пятомъ часу… Приказчики должны сказать векселедержателю, что я вернусь и тогда уплачу двѣсти рублей. До пяти часовъ обязаны ждать уплаты по закону, — утѣшалъ онъ себя. — А теперь только-бы съ женой-то примириться и утѣшить ее».

Горничная отворила дверь.

— Накрыто на столъ? Если готовъ обѣдъ — подавайте скорѣй… — заговорилъ Потроховъ скороговоркой. — Да вотъ икра… Развяжешь горшечекъ и поставишь передъ приборомъ барыни, — подалъ онъ горничной горшечекъ.

— Барыни дома нѣтъ, она вслѣдъ за вами уѣхала, — отвѣчала она.

— Какъ уѣхала? Куда уѣхала? — вспыхнулъ Потроховъ.

— Не могу знать. Намъ она ничего не сказала, но уѣхала. Впрочемъ, кухаркѣ сказала, что дома обѣдать не будетъ и чтобы для нея лишняго ничего не стряпать. Барыня и тетерьку отмѣнили и осетрину и заказали гречневую кашу. «Барину, говоритъ, довольно щей и каши». Онъ это любитъ.

Потроховъ стоялъ какъ громомъ пораженный и даже не снималъ шубы и шапки.

— Можетъ быть, къ маменькѣ своей Прасковьѣ Федоровнѣ она уѣхала? — спросилъ онъ наконецъ.

— Нѣтъ-съ, — протянула горничная. — Я имъ выносила на подъѣздъ саквояжъ, такъ онѣ рядили извозчика на Царскосельскую дорогу, — отвѣчала горничная.

— На Царскосельскую дорогу? — протянулъ Потроховъ и тутъ-же мысленно воскликнулъ:- «Это къ Голубковой! къ ней, подлюгѣ! Она въ Царскомъ Селѣ живетъ. Это разведенная дрянь, все лѣто гонялась за музыкантами павловскаго оркестра и даже разъ въ прошломъ году отъ мужа съ флейтой бѣгала. Да, да… къ ней… къ Голубковой… у ней по сейчасъ разные флейты и контрбасы собираются. Ну, что тутъ дѣлать?

Онъ даже, не раздѣваясь, присѣлъ въ прихожей на ясеневый стулъ. Потъ съ него лилъ градомъ.

— Сказала барыня тебѣ все-таки, когда домой вернется? — задалъ онъ вопросъ горничной.

— Ничего не сказали. Но взяли съ собой свою цитру. Съ цитрой уѣхали.

— Съ цитрой? Ну, такъ это къ Голубковой навѣрное… „Надо будетъ сейчасъ ѣхать въ Царское и вырвать ее изъ рукъ этой развратной женщины, — прибавилъ онъ мысленно. — Поѣду, сейчасъ поѣду. Я знаю, гдѣ Голубкова живетъ“. — Что-жъ ты стоить и глаза на меня, какъ сова, пялить! — закричалъ онъ на горничную. — Иди и ставь на столъ скорѣй обѣдъ!

— Шубу съ васъ… — пробормотала горничная.

— Ахъ, шубу снять… Бери шубу… И скорѣй на столъ… Я пообѣдаю и уѣду.

Потроховъ сбросилъ съ себя шубу.

„И на какой шутъ я икры купилъ! — разсуждалъ онъ. — Вѣдь три рубля фунтъ! Теперь прокиснуть можетъ. А ложу… Зачѣмъ я ложу взялъ на завтра? Впрочемъ, вернется-же она къ завтрему. Или я самъ ее верну… Силой верну“… — успокаивалъ онъ себя, входя въ столовую.

— И сундукъ съ нарядами барыня съ собой взяла, и узлы? — разспрашивалъ онъ горничную, накрывавшую столъ.

Горничная улыбнулась.

— Нѣтъ-съ, сундукъ и узлы оставили дома, — сказала она.

„Ну, слава Богу, слава Богу… Можетъ быть, она и не совсѣмъ уѣхала, — подумалъ Потроховъ, — а такъ, часа на два, на три или до ужина… Но саквояжъ — вотъ что меня смущаетъ, который она взяла“.

— Взяли только саквояжъ и подушку, — прибавила горничная.

— Ахъ, и подушку еще! — воскликнулъ Потроховъ. — Зачѣмъ-же ей подушку?

— Не могу знать, баринъ.

„Подушку… Саквояжъ и подушку… Нѣтъ, ужъ это значитъ въ ночлегъ уѣхала… Надо выручать… Надо какъ можно скорѣй выручать ее отъ Голубковой… А то налетятъ на нее эти контрбасы, кларнеты и скрипки у Голубковой… Вѣдь и сама она съ цитрой поѣхала. Бѣда! Чистая бѣда!“

Потроховъ схватился за голову, прошелся нѣсколько шаговъ по столовой и, наконецъ, закричалъ на горничную:

— Да что-жъ ты съ обѣдомъ! Подавай скорѣй! Вѣдь мнѣ тоже въ Царское Село ѣхать надо!

— Сейчасъ, сейчасъ, баринъ.

Горничная засуетилась.

Потроховъ сходилъ въ спальню, дабы убѣдиться, дѣйствительно-ли приготовленные вчера женой узлы и сундуки съ нарядами находятся дома, и, найдя ихъ на мѣстѣ, вернулся въ столовую и опять сталъ разспрашивать подавшую уже обѣдъ на столъ горничную:

— Одна она уѣхала изъ дому, совершенно одна?

— Однѣ-съ.

— И никто къ ней сегодня днемъ не приходилъ, покуда она не уѣхала?

— Никто-съ.

— И не замѣтила ты, чтобы кто-нибудь ждалъ ее на подъѣздѣ?

— Что вы, баринъ! Никто, — почти испуганно отвѣчала горничная.

— Я не про мужчинъ спрашиваю, а можетъ быть кто-нибудь изъ женщинъ.

— Рѣшительно никто.

— Что-жъ ты мнѣ икру-то подъ носъ ставишь! Развѣ я ее для себя купилъ? Для себя? — закричалъ на горничную Потроховъ.

Онъ съѣлъ три-четыре ложки щей, проглотилъ кусокъ говядины изъ щей и отодвинулъ тарелку. Ему не ѣлось.

„Надо будетъ ѣхать сейчасъ въ Царское, непремѣнно ѣхать и вырвать ее… Пріѣду и начну мягко… — разсуждалъ онъ, но вдругъ въ головѣ его мелькнулъ вексель въ двѣсти рублей. — Боже мой, какъ-же я по векселю-то заплачу? А сегодня послѣдній срокъ. Теперь третій часъ. Если сейчасъ ѣхать на вокзалъ, то раньше четырехъ часовъ въ Царскомъ не буду. Да тамъ къ Голубковой… Да разговоры, да переговоры… Потомъ обратно… Нѣтъ, мнѣ къ пяти часамъ въ лавку не вернуться. Въ шесть даже не вернуться. А вексель? У приказчиковъ нѣтъ денегъ, да и не посмѣютъ они платить безъ моего приказа. Это имъ запрещено, — разсуждалъ онъ.