Въ кабинетъ Максима Макаровича Головцова, давно уже дѣйствительнаго статскаго, вошла супруга его Варвара Тимофѣевна, полная, рослая, затянутая въ корсетъ, пожилая дама и сказала, вздернувъ носъ кверху:
— Фу, какъ у васъ здѣсь накурено!
— Да вѣдь ужъ курю папиросы, такъ какъ-же иначе-то? А при работѣ я не могу не курить, — отвѣчалъ Головцовъ, отодвигаясь отъ письменнаго стола и оборачиваясь къ женѣ.
Онъ былъ въ старенькомъ пиджакѣ, сильно потертомъ, который всегда бываетъ милъ при домашней работѣ, въ цвѣтной сатиновой сорочкѣ и въ широкихъ гарусныхъ туфляхъ.
— Надѣюсь, что у васъ ничего спѣшнаго? — спросила жена.
— Какъ ничего спѣшнаго! Нарочно сегодня остался дома, чтобы работать. Въ министерствѣ мѣшаютъ. Я докладъ составляю. Въ субботу его надо представить. Завтра онъ долженъ поступить въ переписку, — говорилъ супругъ, вскидывая на лысый лобъ золотыя очки и дѣлая страдальчески-кислую гримасу. — Очень спѣшное дѣло.
— Знаете, вы все-таки оставьте ваши бумаги и выдьте на минуту въ гостиную. У насъ гость.
— Кто такой? Какой гость? Я вѣдь велѣлъ сказать швейцару, чтобы никого не принимать.
— Онъ не къ вамъ. Онъ къ намъ. Вы его даже и не знаете. Но все-таки вы должны съ нимъ познакомиться. Онъ съ визитомъ пріѣхалъ. Пріѣхалъ къ намъ. Желаетъ познакомиться съ вами. Я сказала, что вы дома.
— Матушка, да нельзя-ли пронести мимо меня чашу сію? — взмолился мужъ. — Вѣдь это молокососъ какой-нибудь.
— Нельзя-же намъ быть знакомыми съ одними стариками. Вы забываете, у васъ дочь дѣвица… Одѣвайтесь, одѣвайтесь и выходите въ гостиную. Мы будемъ ждать.
— Да кто такой? Скажи мнѣ, по крайней мѣрѣ, кто онъ? — не поднимаясь съ кресла, спрашивалъ Головцовъ.
— Художникъ Захарцевъ, прекрасный молодой человѣкъ, очень талантливый. Мы съ нимъ познакомились въ Ниццѣ. Его картина была въ Великомъ посту на выставкѣ и произвела фуроръ.
— Не слыхалъ такого.
— Вы многаго чего не слыхали. Но, все-таки, вставайте, одѣвайтесь и выходите къ намъ. А я пойду. Я оставила съ нимъ въ гостиной Надинь.
— Ахъ, матушка! У меня спѣшное дѣло, а тутъ… И что-бы ему было пріѣхать передъ обѣдомъ, когда ужъ я кончилъ-бы работу и былъ одѣть! А то въ такое время…
— Одѣвайтесь. Сейчасъ я вамъ пришлю Ивана, и онъ подастъ вамъ… Странный человѣкъ… Дочь невѣста… А онъ не хочетъ быть даже отцомъ… Вѣдь невѣжествомъ можно всѣхъ разогнать.
Варвара Тимофѣевна вышла изъ кабинета, шурша шелковой юбкой.
— Вотъ не было печали-то!.. — досадливо бормоталъ Головцовъ, поднимаясь съ кресла, и позвонилъ. — Шляются по за-границамъ… знакомятся на каждомъ перекресткѣ, а ты тутъ выходи къ каждому мальчишкѣ, говори ему привѣтливыя слова. Эхъ!..
Вошелъ лакей Иванъ.
— Дай мнѣ переодѣться, — отнесся къ нему Головцовъ.
— Что прикажете подать? — спросилъ лакей.
— Прежде всего сапоги. А затѣмъ, что поближе… чтобы поскорѣй… Сюртукъ, вицмундиръ, что-ли…
— Вицмундиръ приготовленъ.
— Ну, вицмундиръ. Кто тамъ пріѣхалъ? Я вѣдь сказалъ, чтобы не принимать.
— Да они къ барынѣ. Спросили про барыню и про барышню, — отвѣчалъ лакей, переодѣвая Головцова. — Умываться еще разъ не будете?
— Нѣтъ. Какъ фамилія этого гостя?
— Не могу знать-съ. Они подали карточку, я не посмотрѣлъ и отнесъ барынѣ. Черненькій такой, жиденькій… пенснэ золотое на золотой цѣпочкѣ и на затылкѣ проплѣшинка.
— Очень молодой человѣкъ? — спрашивалъ Головцовъ, перемѣняя сорочку.
— Нельзя сказать, чтобы очень. Средственный. Ужъ если проплѣшинка, то какъ-же…
— Ахъ, нынче съ ученической скамьи и то плѣшивые — жизнь очень рано узнаютъ.
— Орденъ на шею прикажете?
— Зачѣмъ? Что я ему представляться буду, что-ли! И часовъ не надо, не надо. Да отвори ты фортку въ кабинетѣ. Я вернусь, такъ работать буду. Надо вывѣтрить. Тутъ я очень накурилъ.
Головцовъ былъ одѣтъ и выходилъ изъ кабинета. Онъ прошелъ двѣ комнаты, взглянулъ на себя въ зеркало и, сдѣлавъ строгое лицо, вступилъ въ гостиную.
Въ гостиной сидѣли: жена, дочь Надинь и молодой брюнетъ съ нѣсколько помятымъ уже лицомъ, въ пенснэ, съ бородкой Генриха IV. Онъ былъ во фракѣ и держалъ на колѣняхъ бобровую шапку. Жена тотчасъ-же поднялась. Поднялся и брюнетъ.
— А вотъ и мой мужъ, папаша Надинь, — обратилась Варвара Тимофѣевна къ брюнету. — Максъ, позволь тебѣ представить нашего ниццскаго кавалера, о которомъ я тебѣ писала и говорила. Осипъ Иванычъ Захарцевъ. Осипъ Иванычъ, Максъ, почти ежедневно сопутствовалъ намъ въ нашихъ прогулкахъ но окрестностямъ, ѣздилъ съ нами нѣсколько разъ изъ Ниццы въ Монте-Карло и разъ, взявъ у меня пять франковъ на счастье, принесъ мнѣ двадцать восемь.
Головцовъ пожалъ руку брюнету и проговорилъ:
— Очень пріятно… Давно въ Петербургѣ?
— Да я живу здѣсь… Я пріѣхалъ мѣсяцемъ позже вашей супруги и Надежды Максимовны, потому что изъ Ниццы проѣхалъ на мѣсяцъ въ Римъ.
— Садитесь, пожалуйста, Осипъ Иванычъ, просила брюнета Варвара Тимофѣевна. — Вы курите? Курите, пожалуйста. У насъ мужемъ моимъ всѣ комнаты окурены. Максъ, предложи папиросу, — взглянула она на мужа.
— Благодарю васъ. У меня свои, — поклонился гость. — Знаете, папиросы такая вещь для курильщика, что какъ-бы ни были хороши чужія, свои, хоть и плохенькія, всегда лучше. Привычка…
