В неладах - [3]

— Какъ возможно къ намъ! — воскликнула теща. — Да развѣ папенька это допуститъ? Ни въ жизнь не допуститъ. На два дня не приметъ, если узнаетъ, что отъ мужа, не спросясь, ушла.

— Въ гостиницу я уѣду, въ меблированныя комнаты, а вовсе не къ вамъ, — проговорила Аграфена Степановна.

— Глупая, да вѣдь въ гостиницѣ-то прописаться надо, въ гостиницѣ-то или въ меблированныхъ комнатахъ сейчасъ отъ тебя паспортъ потребуютъ, а гдѣ онъ у тебя? — старался пояснить ей мужъ.

— Вы обязаны дать мнѣ паспортъ.

— Нѣтъ, не обязанъ, — покачалъ головой Потроховъ.

— Ну, я судиться съ тобой буду. Адвоката себѣ возьму.

— Охо-хо! А пока до судбища-то дойдетъ, гдѣ тебя безъ паспорта держать будутъ?

— Полиція мнѣ на короткій срокъ свидѣтельство выдастъ. Я знаю… я по Марьѣ Семеновнѣ Голубковой знаю. Когда она ушла отъ мужа, ей полиція паспортъ дала.

— А! Вотъ что! Такъ это тебя Голубкова надоумила? Будемъ знать. И какъ только эта гостья у насъ появится — сейчасъ ее за хвостъ да палкой…

— Не придется, — отвѣчала жена. — Ты завтра въ лавку, а я вонъ изъ дома…

— Господи, что я слышу! Какія я рѣчи слышу! — плакалась теща Прасковья Федоровна, — И это при родной-то матери! Слышишь, Груша, ты дождешься, что я сейчасъ за отцомъ твоимъ поѣду и привезу его сюда, — строго сказала она.

— И отецъ ничего не подѣлаетъ. Ужъ ежели я рѣшилась, то рѣшилась… — твердо стояла на своемъ Аграфена Степановна.

Потроховъ измѣнился въ лицѣ и пожалъ плечами. Онъ чувствовалъ, что жена говоритъ серьезно, сталъ бояться, что она выполнитъ свою угрозу, и попробовалъ идти на сдѣлку.

— Грушенька, да неужели это все только изъ-за того, что я не прихожу домой изъ лавки обѣдать? — спросилъ онъ съ тревогой въ голосѣ.

— Тутъ много есть, — былъ уклончивый отвѣтъ.

— Если тебѣ нужно, чтобы я обѣдалъ съ тобой, я съ завтраго-же буду приходить изъ лавки.

— Теперь поздно. Я рѣшилась.

— Рѣшеніе можно и отмѣнить. Если мало тебѣ обѣда, я и по праздникамъ могу оставаться дома.

— То-есть это на два, на три дня, а потомъ опять за старое? Не желаю.

— Да не упрямься-же, Груша, не упрямься. Видишь, онъ на все согласенъ… — уговаривала ее мать.

— Надуетъ. Какъ это онъ съ лавкой разстанется? А приказчики три рубля утянутъ?

— Грушенька! Если хочешь, то послѣзавтра даже въ театръ поѣдемъ, — предложилъ мужъ.

— Мирись, — сказала мать. — Видишь, какой Николай Емельянычъ добрый.

— Какой онъ добрый! Онъ просто скандала боится.

— Такъ какъ-же, Груша? Мнѣ пора домой ѣхать.

Мать поднялась съ кресла.

— Вы и поѣзжайте. Я васъ не задерживаю.

— Да не хотѣлось-бы мнѣ уѣзжать, пока вы не помиритесь. Вѣдь я ночь спать не буду.

— Не могу я съ нимъ помириться!

Мать, охая и ахая, расцѣловалась съ дочерью и зятемъ, и уѣхала домой.

Аграфена Семеновна, дабы не разговаривать съ мужемъ, легла на диванѣ внизъ лицомъ. Онъ подсѣлъ къ ней на диванъ. Она лягнула его ногой.

— Не можешь все еще уходиться? Закусила удила? Ну, подождемъ…

Потроховъ удалился въ кабинетъ, раскрылъ торговую книгу и сталъ щелкать на счетахъ.

Черезъ полчаса онъ пошелъ обратно въ спальню къ женѣ, но спальня оказалась запертой на замокъ.

— Груша! — крикнулъ онъ. — Отвори!

Отвѣта не послѣдовало.

Потроховъ стучался долго. Жена не отворила ему.

Потрохову пришлось спать въ кабинетѣ.

III

Потроховъ всталъ, какъ и всегда, чтобы, напившись кофе, идти къ себѣ въ лавку. Въ столовой пыхтѣлъ самоваръ, стоялъ кофейникъ, но жена не выходила изъ спальни, и спальня была заперта.

Онъ постучался въ дверь и какъ можно болѣе ласковымъ голосомъ крикнулъ женѣ:

— Грушенька, съ добрымъ утромъ! Вставать, милочка, пора! Девятый часъ. Самоваръ на столѣ.

Въ отвѣтъ послышался голосъ жены:

— Я спать хочу! Съ самоваромъ можешь одинъ возиться.

Потроховъ подумалъ: «все еще того… дуется… И сонъ не подѣйствовалъ».

Выпивъ стаканъ кофе, онъ опять стукнулъ въ дверь и крикнулъ:

— Мнѣ въ лавку уходить надо, но…

— Ну, и проваливай! — отвѣчала изъ-за двери жена.

— Да дѣло-то не въ этомъ. А передъ уходомъ въ лавку, я хотѣлъ посовѣтоваться съ тобой, что намъ взять на завтра въ театръ — два кресла или ложу.

— Что хочешь, то и бери. А мнѣ никакого театра не надо.

«Не сдается, не сдается. Все еще грызетъ удила», — опять подумалъ онъ, умолкъ, въ лавку идти медлилъ, отдалъ ключи отъ лавки приказчикамъ и ждалъ, когда жена выйдетъ изъ спальни.

Пробило девять, а жена все еще не показывалась изъ спальни. Часовая стрѣлка передвинулась къ половинѣ десятаго, и Потроховъ былъ какъ на иголкахъ. И съ женой ему увидѣться хотѣлось, да и въ лавку нужно было идти. Въ десять часовъ утра онъ назначилъ придти въ лавку агенту заграничнаго торговаго дома Мертингъ и сынъ, чтобъ сдѣлать ему заказъ на товаръ. Агентъ былъ пріѣзжій и сегодня собирался уѣхать въ Москву за заказами.

Потроховъ вздыхалъ.

— Ахъ, ты жизнь купеческая! Уѣхать изъ дома — пожалуй, жену прозѣваешь, караулить жену — можетъ агентъ уѣхать. А товаръ сезонный, нужный.

Но вотъ въ началѣ одиннадцатаго часа изъ спальни раздался электрическій звонокъ. Жена звала горничную. Потроховъ встрепенулся.

«Слава Богу, наконецъ-то выйдетъ! — подумалъ онъ. — А агента найду я въ гостиницѣ. Онъ всегда у себя завтракаетъ въ первомъ часу». Но тутъ-же сейчасъ хлопнулъ себя по лбу и проговорилъ: