В неладах - [2]

— Коммерціи совѣтники въ рынкѣ по праздникамъ торгуютъ.

— Тоже сѣрые, если не хотятъ дать отдыха своимъ служащимъ. Вѣдь и коммерціи совѣтникъ можетъ быть сѣрѣе сѣраго! Но я знаю, на кого ты намекаешь. У этого коммерціи совѣтника только приказчики по праздникамъ торгуютъ, онъ вѣритъ имъ или смотритъ сквозь пальцы на какіе-нибудь недочеты, а самъ дома сидитъ съ женой, съ дѣтьми.

— Да вѣдь я въ праздники по вечерамъ дома, — попробовалъ оправдаться Потроховъ.

— Молчи! Сквалыжникъ, грошовникъ! — закричала жена, схватила со столика флаконъ съ одеколономъ и кинула въ мужа.

Тотъ увернулся и вспыхнулъ.

— Маменька, да что-же это такое? — обратился онъ къ тещѣ.

Добродушная, безбровая съ широкимъ лицомъ теща только тяжело вздохнула и развела руками.

— И ума не приложу. Мы со старикомъ тридцать лѣтъ прожили и промежъ насъ ничего таковскаго не было, — проговорила она.

— Не было, не было, — подхватила Аграфена Степановна. — Я помню, что не было, такъ развѣ такъ жили? Папенька къ часу каждый день приходилъ изъ лавки домой, обѣдалъ, а потомъ спалъ у себя въ кабинетѣ. По вечерамъ бывали мы иногда и въ театрѣ…

— Да что тебѣ въ снѣ-то моемъ! — закричалъ Потроховъ.

— Теперь ничего, ничего мнѣ отъ тебя не надо. Довольно. Ни о чемъ я больше не буду просить. Но если-бы ты удѣлялъ мнѣ хоть время для обѣда, то ничего этого-бы не вышло. А теперь я потеряла терпѣніе и не могу больше, не могу!

Аграфена Степановна закрыла лицо руками и опять заплакала.

— Да и сонъ послѣ обѣда… — прибавила для нея мать. — Хоть и спитъ, но все-таки дома. Все-таки это для жены веселѣе. Все-таки она не въ одиночествѣ. Хоть и храпитъ мужъ, а все-таки чувствуешь, что живой человѣкъ около тебя…

— Да конечно-же… — пробормотала дочь.

И опять послышались рыданія.

II

Было девять часовъ вечера. Горничная Потроховыхъ доложила хозяевамъ, что ужинъ поданъ, но Аграфена Степановна въ столовую не пошла. Николай Емельяновичъ звалъ ее, но она сидѣла, отвернувшись отъ него, кусала съ досады носовой платокъ и молчала. Онъ попробовалъ перевести ее въ столовую ласками и шуточками.

— Полно, голубушка, полно плакать-то о пустякахъ. Только даромъ глазки портишь. Пойдемъ, съѣдимъ чего-нибудь по кусочку, а потомъ чайкомъ запьемъ. Я тебѣ твоихъ любимыхъ заварныхъ бараночекъ принесъ, — проговорилъ онъ, стараясь быть какъ можно нѣжнѣе, обнялъ жену и старался поднять ее съ дивана, но она оттолкнула его и замахнулась, сдѣлавъ злобную гримасу.

Мужъ и самъ озлился.

— А, такъ ты такъ-то? Все еще уходиться не можешь? Я къ тебѣ всей душой, а ты мнѣ кулакъ? Ну, ладно!.. — проговорилъ онъ. — Маменька, пойдемте ужинать, — обратился онъ къ тещѣ.

— Не могу я, Николай Емельянычъ. Мнѣ кусокъ-то въ горло не пойдетъ. Я сама не въ себѣ. Эдакіе нелады у васъ, эдакіе нелады. Вѣдь она мнѣ дочь. Нешто это матери пріятно!

— Она, маменька, съ жиру бѣсится, отъ хорошей жизни на стѣну лѣзетъ, — перемѣнилъ тонъ мужъ. — На атласныхъ диванахъ сидимъ, атласными одѣялами одѣваемся, въ шелкахъ щеголяемъ, по орѣху брилліанты въ серьгахъ носимъ, такъ какъ тутъ не заблажить, какъ тутъ мужу вмѣсто поцѣлуя кулакъ не показать за всѣ его заботы.

— Ахъ, ты дрянь, дрянь! — воскликнула Аграфена Степановна. — Совсѣмъ дрянь! Еще смѣешь попрекать атласами! Да развѣ это твое все? Это я въ приданое принесла. И диванъ атласный, и одѣяла шелковыя, и брилліанты по орѣху.

— Ну, — твое, допустимъ твое, — проговорилъ нѣсколько осѣкшимся голосомъ Потроховъ. — А кто тебя теперь въ теченіе трехъ лѣтъ замужества поитъ, кормитъ, одѣваетъ и обуваетъ?

— Десять тысячъ… Мои приданыя десять тысячъ, — отчеканила жена.

— Десять тысячъ ваши всего только четыреста рублей процентовъ вамъ даютъ въ годъ, а вы развѣ четыреста рублей стоите? Квартира, обѣдъ, ужинъ… удовольствія…

— Отъ тебя удовольствія? Какія такія удовольствія? Развѣ только пятокъ мандариновъ-то принесешь послѣ лавки да заварныхъ баранокъ? Экъ, расхвастался! Ты меня извелъ, жизнь у меня отнялъ!

— Позвольте! А платье-то на свадьбу къ Гаврюхинымъ? Вѣдь я за него полтораста рублей заплатилъ. А карета, перчатки, духи? А въ двухъ бенефисахъ нынче въ театрѣ были, гдѣ съ насъ семь шкуръ за мѣста сорвали? А-а-а… Ну, да что тутъ считать! — махнулъ Потроховъ рукой, — Надо ужинать идти. Я цѣлый день въ лавкѣ на ногахъ, такъ проголодался. Дѣлать нечего. Пойду одинъ ѣсть. А вы, авось, прочванитесь.

Онъ ушелъ въ столовую. Но жена не прочванилась и не пришла къ нему. Ему пришлось поѣсть одному. Онъ взялъ стаканъ чаю и вернулся въ спальню.

— Куда-же это ты сбиралась уѣхать-то? — мягко спросилъ Потроховъ жену, подсаживаясь къ переддиванному столику, на которомъ горѣла лампа подъ желтымъ шелковымъ абажуромъ.

— Къ чорту на рога! — раздраженно закричала она ему.

— Хорошее и почетное мѣсто для образованной жены коммерсанта, которая въ гимназіи училась.

Она поправилась на диванѣ, сверкнула глазами и спросила:

— Ты дразнить меня сюда пришелъ, что-ли? Такъ отправляйся къ себѣ въ кабинетъ на счетахъ щелкать, а меня оставь въ покоѣ. Спальня моя.

— Врешь. Какъ твоя, такъ и моя. Ну, да что объ этомъ говорить! Я тебя серьезно спрашиваю: куда-же ты сбиралась уѣзжать? Къ маменькѣ, что-ли?