В нашем доме на Старомонетном, на выселках и в поле - [204]

В той, теперь уже десятилетней давности юбилейной статье, мне хотелось изменить представление о вкладе М. И. Нейштадта в современную палеоэкологию и палеогеографию, отойти от стереотипов 1970–1980-х гг., когда больше говорилось о заслугах М.И. в «становлении и развитии советского торфоведения и болотоведения» и о его научно-организационной, общественной и международной деятельности, а не о вкладе в теорию отечественной палинологии, палеогеографии и истории растительности голоцена. Как будто не было «всесоюзной хронологической схемы голоцена», построенной для изучения истории растительности в голоцене и называемой «схемой Нейштадта», или не М.И. принял эстафету от В. С. Доктуровского в палинологии голоцена, выделив региональные типы пыльцевых диаграмм? А разве не он еще в 1930-х гг. первым стал проводить масштабные оценки зональной дифференциации растительности Северной Евразии в голоцене? И, конечно же, странно выглядела недооценка роли М.И. в создании методологии и методик изучения болот и торфов для целей реконструкции климата и растительности в голоцене.

С М.И. я познакомился еще в 1964 г. в Московском обществе испытателей природы, в период своих занятий в биологическом кружке. Его книга «Определитель растений Средней полосы Европейской части СССР», третьим изданием которого мы все тогда пользовались для своих экскурсий, помогла многим сделать первые шаги в геоботанике, в том числе и мне. Мой экземпляр, подписанный М.И. в 1964 г., сейчас хранится в музее Института географии.

Мало кто сейчас осознает тот факт, что многие отечественные исследователи голоцена, включая и самого М. И. Нейштадта, например В. Н. Сукачев, В. С. Доктуровский, Н. Я. Кац, Н. И. Пьявченко, В. В. Кудряшов и др. были выдающимися «рецентными» ботаниками и геоботаниками. Это позволяло им с высокой степенью соответствия реконструировать природную обстановку разных периодов голоцена, вычленяя процессы, связанные собственно с эволюцией ландшафта и реальные сукцессионные процессы, как эндогенные, так и экзогенные – климатогенные и гидрогенные направленные перестройки растительности.

Именно эту сторону научной деятельности М.И. высоко ценили геоботаники, считая его лидером данного направления науки. Академик И. П. Герасимов, абсолютно правомерно числя М.И. по «географическому ведомству», свое выступление на Ученом совете Института географии, посвященное 60-летию М.И. в 1973 г., озаглавил «Молодой ботаник – зрелый болотовед – маститый палеогеограф». Вероятно, точнее было бы сказать, что начиная со своих первых работ по послеледниковой истории района Плещеева озера в 1928 г., в т. ч. и оз. Сомино с его сапропелевой толщей около 40 м, до своей последней достаточно краткой публикации 1986 г. о 200-метровом «чуде-торфянике» в Греции он оставался палеогеографом и палеоэкологом, не меняя интересов.

Привожу краткую биографию М.И., чтобы были понятны истоки многих направлений его деятельности.

Родился в 1903 г. в Псковской области около г. Невель, в озерном и болотном краю. Его отец из Витебской области, а мать – уроженка г. Великие Луки. Оба погибли в 1941 г. в г. Невель во время оккупации. Увлечение наблюдениями за природой началось у М.И. еще в гимназии, а затем – после Октябрьской революции – в Единой трудовой школе. В своем докладе «Мой путь в географию» на заседании Ученого совета Института географии, посвященного 70-летию М.И., он с любовью вспоминал те времена и своего учителя природоведения и географии А. П. Гусаревича, который провел с учащимися Невельской средней школы множество экскурсий. «Жизнь реки и озера были на глазах – жуки-плавунцы, водомерки, вертячки, ручейники в своих домиках… Все это можно было наблюдать и изучать, сделав всего один шаг из дому, и возбуждало интерес к законам жизни,» – вспоминал М.И.

В школе, где учился М.И., был создан естественно-географический кружок, который изучал природу окрестных мест и создавал биологические коллекции. Их в 1919 г. послали в Народный комиссариат просвещения (Наркомпрос), который и вызвал М.И. в 1919 г. в Москву на курсы по изготовлению наглядных пособий. Жил 16-летний натуралист в доме Наркомпроса по Малому Харитоньевскому переулку, очень полюбился соседям (в основном участникам различных партийных съездов и конференций), т. к. стал добровольным тапером – сопровождал игрой на пианино немые кинокартины, которые показывали участникам съездов.

После курсов в 1919 г. М.И. вернулся в Невель, где работал делопроизводителем при новой власти, а уже в 1920 г. начал обучение в Московском государственном университете на физико-математическом факультете по специальности «ботаника». Учиться юному М.И., по-видимому, было легко благодаря хорошей подготовке, полученной не только в школе, но и дома (обычно в таких семьях, как семья М.И. готовили детей к возможности «экстерната»). Помогла и рекомендация Наркомпроса. Заметим, что М.И. выезжал из Невеля с «мандатом» в Нарокомпрос учеником всего лишь 5 класса. Как он сам вспоминает «мне пришлось три раза сдавать экзамены в первый класс, это были сложные и трудные экзамены, которые осложнялись и другими причинами». Эти «другие причины» – Постановление Кабинета Министров 1887 г. «О мерах к упорядочению состава учащихся в средних и высших учебных заведениях», касающегося ограничения для образования простонародья, а главное – «непубликуемый» циркуляр для попечителей учебных округов о норме приема в учебные заведения для евреев: в «черте оседлости» – 10 %, вне черты – 5 %, а в обеих столицах – 3 %. Эти ограничения просуществовали фактически до 1916 г., а их снятие открыло путь к образованию многим талантливым людям, в т. ч. и М.И., который всю жизнь был благодарен «советской власти» и подчеркивал «разницу в получении образования в царское время и советское». Об этом он особо сказал и в своем докладе «Мой путь в географию».