В лесной глуши - [44]

Затем так же тихо они вернулись домой. Октавио дрожал и чувствовал себя потерянным, как подросток, но в глубине души гордился, что прошел это испытание на жестокость – испытание, которое его ровесники из этих мест уже выдержали лет пятнадцать назад. То, что он сделал, было своего рода крещением, а кровь на губах – причастием.

Донья Виктория в конце той недели отпустила служанку и с нетерпением ждала их дома – она не легла спать и сидела в кресле с высокой спинкой, стараясь уловить шум мотора «лендровера», который различила бы среди сотен других. Хотя это была не первая вылазка Эспосито, приезд французского политика превращал ее в дело весьма рискованное. Все время, что их не было, она сильно нервничала.

Когда он снова появился в гостиной, освещаемой лишь тусклым светом луны, в пыльных сапогах, с пятнами крови на рукавах и лице, она встретила его как сына после долгой разлуки. Усадив возле себя, в потемках, донья Виктория заставила его рассказать все в мельчайших подробностях. А потом они разошлись по своим комнатам и стали ждать, а ждать оставалось еще несколько часов. Любой скандал, любой инцидент были лучше того порядка, который администрация хотела насадить в Патерностере; эта земля словно уже вернулась во владение доньи Виктории, не хватало лишь санкции Верховного суда. Они проиграли несколько битв, но не войну, и слепо надеялись на победу, как терпящая поражение страна верит в смертоносную мощь нового оружия, чье вмешательство должно изменить ход боевых действий.

Но они никак не предполагали того, что произошло на следующее утро. Они направились к центральной базе под предлогом того, что им надо привезти какие-то документы, но на самом деле – чтобы повешенного оленя нашли при них и никто не попытался бы сей факт утаить. Вопреки их ожиданиям, оленя обнаружили не охранники и не охотники. Его нашла Глория, к тому времени уже получившая разрешение гулять по закрытым зонам Патерностера и делать свои рисунки. Увидев оленя, она побежала на центральную базу и сообщила о страшной находке. Донья Виктория и Эспосито уже были там; они были готовы услышать эту новость, но никак не от нее. Глория и егеря сели в машину, донья Виктория и Эспосито последовали за ними. При дневном свете место показалось ему совсем другим, не таким, как ночью. Вначале все остолбенели, в растерянности глядя на труп. Служебная собака, бежавшая за ними по дороге, приблизилась к оленю и лизнула извергнутое им семя. Глория, не в силах больше наблюдать эту сцену, попросила, чтобы животное сняли, но донья Виктория воспротивилась – ведь она хотела, чтобы случай получил широкую огласку. «Чего торопиться, сеньорита? Оттого что его снимут, он не оживет», – сказала она. Глория посмотрела на них с упреком, от ее взгляда краска залила щеки Октавио. Он знал, что покраснел, как нашкодивший подросток, будто его упрекали в жестоком обращении с каким-нибудь голубем, но Глория этого уже не увидела, потому что с презрением повернулась к ним спиной. Он почувствовал, как в горле пересохло, и не сразу отреагировал на просьбу доньи Виктории поехать в город и найти фотографа.

Ему было стыдно за мучительную смерть оленя, а сейчас Эспосито к тому же осознал полную бесполезность их затеи: французский политик так и не приехал, а слух о варварском деянии не вышел за границы города.

В ту ночь Эспосито не мог заснуть, несмотря на усталость, в первый раз он усомнился в успехе выбранной ими стратегии.

12

Он открыл кран и, как только пошла теплая вода, встал под душ, подставил лицо под струю и немного помедлил, прежде чем взять гель с шампунем и смыть грязь, приставшую к телу за время работы в поле. Так он избавлялся от нее каждый вечер, как змея весной избавляется от старой кожи. Этой привычке ежедневно принимать душ и приводить себя в порядок он научился у Глории. Однажды они отправились на отмель к озеру, куда, как сказал ему Молина, с наступлением сумерек приходят на водопой олени и лани. Тогда Давид помогал ей нести мольберт, а потом в течение часа наблюдал, как она рассчитывает пространство на холсте, прикидывает, где будет вода, где земля, а где небо, и ждет появления животных, для которых на будущей картине оставляла белые пятна. Олени придут на берег всего на несколько минут, и Глория должна была цепко ухватить их образы, чтобы затем перенести на холст, как это делали первые здешние обитатели, рисуя животных на стенах пещер. Он наблюдал за ней молча, не беспокоя понапрасну, потрясенный красотой, проступавшей на полотне, – водой и маленькими островками, которые выглядели совсем безлюдными; он был безнадежно влюблен в нее, в руки, способные рисовать так, как у него не получится никогда, в непослушные волосы, выбивавшиеся из растрепанной косы, в мягкую линию бедер, которую не могли скрыть ее светлые просторные брюки, в улыбку, мелькавшую на лице всякий раз, когда Глория поворачивалась к нему и глядела с симпатией, благодаря за помощь, правда, всегда молча, боясь спугнуть животных. Тем не менее, то ли потому, что животные все же чуяли их присутствие, то ли потому, что они сами не обладали охотничьим терпением, чтобы сидеть не шелохнувшись в засаде, или по какой-то другой причине, не связанной с ними, но олени в тот вечер так и не появились.