В лесной глуши - [42]

Как и всегда, когда он проводил несколько дней в делах, вернувшись в тот четверг домой из Мадрида в Бреду, он почувствовал себя особенно одиноким. Долгое общение с клиентами обычно вызывало усталость и напряжение, а на восстановление требовалось несколько дней. Когда ушел детектив, он закрылся в своей комнате, повторяя его слова: «Люди очень хорошо помнят даже мимолетные встречи с ней».

И неделю спустя после той первой встречи ему не удалось забыть ее. Прежде его опыт общения с женщинами ограничивался быстротечными визитами к проституткам, принимавшим его в своих скромных апартаментах, – мысль о том, чтобы войти в дом терпимости, где помимо него будут и другие мужчины, напряженные от желания и возбужденные алкоголем, приводила его в ужас. От продажных женщин он выходил неудовлетворенным, подавленным, с ощущением того, что зря потратил деньги, потому что никогда не осмеливался попросить того, чего ему хотелось на самом деле, потому что все было быстро, профессионально и впопыхах. Он был не в состоянии ни скрыться от непристойных слов женщины, опускающейся перед ним на колени, ни потребовать немного нежности; а только этого он искал – тишины и нежности.

Встретив Глорию, Октавио понял, какая женщина ему нужна. С одной стороны, он страстно хотел увидеть ее снова; с другой – не хотел воскрешать страдания, которые, как он уже знал, доставит ему их встреча. По ночам, перед тем как заснуть, Эспосито подолгу думал об этом парадоксе. Будучи одаренным человеком, обладая фантастической памятью и исключительным умением организовать собственное время, он мог приложить свой выдающийся ум к любой области науки и работать с терпением, на какое не способен даже профессиональный шахматист, – но отдавал себе отчет в том, что не знает женщины, которой мог бы все это предложить. Кроме, конечно, доньи Виктории, – ей он помогал вернуть отобранные земли. Иногда он представлял себя велогонщиком с сильными ногами, с легкими кита и сердцем коня, но заблудившимся на одиноком пересечении горных дорог, и не было вокруг никого, кто направил бы его, не было дорожного атласа, который указал бы путь меж гор, окутанных туманом, где повсюду таились обрывы. А иногда, когда ему удавалось заснуть, Эспосито снилось, что он погружается в черный бездонный колодец. Тогда, потеряв надежду всплыть, он размахивал руками, хотя сознавал, что выбраться удастся, только если погрузиться до самого дна, где должна быть лестница или веревка с крюком – что-нибудь, позволяющее вылезти наверх.

Он не виделся с Глорией еще два месяца, до конца прошлой осени. Тогда, в преддверии окончательного судебного решения, битва между доньей Викторией и властями достигла высшего накала, и в то же время все так запуталось, что ни один охранник не осмеливался помешать им передвигаться по заповеднику, когда они хотели осмотреть земли, из-за которых судились. Они всегда ездили в сопровождении Габино, старинного и верного компаньона доньи Виктории, – здесь старуха являлась его единственным защитником; этот человек лет шестидесяти знал Патерностер как свои пять пальцев еще с тех времен, когда озера не было и в помине. Он обладал невероятной силой и способностью заглотить в обед фунт хлеба и кило копченого мяса, а потом переваривал все это, как удав. Эспосито хранил неизгладимое воспоминание о Габино: однажды, когда он был еще совсем мальчишкой, тот катал его на своем осле. На решетчатой калитке висело осиное гнездо, и местные ребятишки никак не могли пройти. Так вот Габино раздавил гнездо голой рукой, причем ни одно жало не могло проткнуть его мозолистую кожу, огрубевшую за тридцать лет тяжелой физической работы.

Они знали, что в конце следующей недели, последней в охотничьем сезоне, бывший президент Франции Жискар д'Эстен – большой любитель охоты на крупных зверей – приедет в заповедник, – до него дошли слухи об отличных трофеях, добытых здесь в последние годы. Донья Виктория решила, что нельзя упускать такую возможность – надо накалить обстановку и укрепить свои позиции перед окончательным решением вопроса о земле. Она задумала сюрприз, который бы поломал весь протокол и вызвал много шуму.

Накануне приезда президента Эспосито и Габино проникли на территорию заповедника после полуночи, словно волки, рыщущие по округе в поисках свежей крови. Старик повел его старинным путем, забытым со времен затопления плодородных долин; тогда, благодаря невысокому уровню воды, пройти там было вполне возможно. Как они и предполагали, в один из капканов, которые Габино поставил накануне ночью, хорошо зная излюбленные места ночлега животных, попался большой олень. Он лежал на земле и не сделал попытки подняться, увидев людей. Они подумали, что он, наверное, выдохся, целый день пытаясь освободиться, но тотчас увидели, как он поджимает ногу – она была согнута под каким-то странным углом, наверное, олень повредил ее, когда бился в капкане. В свете фонариков они заметили клочья шерсти, выдранные проволокой, и раны, которые уже принялись осаждать муравьи. В душе Эспосито зародилось чувство вины – зачем причинять страдания животному? Он взглянул на Габино, тот действовал абсолютно хладнокровно и лишь время от времени замирал, вслушиваясь в окружавшую их тишину. Октавио стало интересно, было ли у старика собственное мнение о происходящем или он всего лишь исполнял приказ, не вдумываясь в его смысл. Казалось, он никогда не менялся, будто камень, его не задевали никакие события, не обуревали никакие желания, Габино был столь же равнодушен к ночи, как и ко дню. Эспосито же, напротив, с детства готовили на роль борца, хотя его борьбе и было суждено развернуться среди бумаг; и сейчас он почувствовал, как сердце колотится в груди. Октавио никогда не попадал в самую глубь ночи, как сегодня, в этом поле, где их окружали миллионы живых существ, причем многие из них были ядовитыми и голодными. Тем не менее страха Эспосито не испытывал и подумал, что, даже не будь рядом Габино, он безо всякой боязни шагнул бы в темноту. Перед тем, как освободить оленя из ловушки, они веревкой стянули ему ноги. Другую веревку старик одним концом привязал к рогам, а другим – к хвосту, лишив таким образом животное возможности бодаться. Они подогнали «лендровер» и погрузили его в машину.