В лабиринтах вечности - [33]
— Ух ты! — не удержался Сергей.
— Аллах Акбар! — прошептал Хамид.
Из глубины пещеры пыхнуло, как из духовки, обдав их горячим воздухом.
— Что это? — отшатнулся Сергей.
— Юго-западная сторона! За день так раскаляется, что не успевает остыть и за ночь. Не бойся… это всего лишь воздух пещеры.
Образовавшаяся щель была настолько мала, что протиснуться в нее можно было только боком, сняв с себя все лишнее. Лишними на них оказались только пояса с фляжками. (Если честно, Сергею совершенно не хотелось лезть в эту пещеру).
— А вдруг рычаг сработает в обратную сторону?
— Не думаю…, не должен…
Опасливо оглядев все кругом, Хамид первым протиснулся в узкий лаз.
Сергей тяжело вздохнул и было полез за ним, но на полпути передумал, буркнул:
— Думаю, не думаю, а если… всё же… стена вновь встанет на место — сиди, кукуй там, жди тысячи лет спасателей.
— Сергей, ты где? — донеслось из пещеры.
— Сейчас… сейчас, найду лишь хороший камень, — крикнул он, оглядывая склон, — а вот, как раз то, что надо!
Подложил камень под основание блока, почти вбив его в расщелину, и уже спокойно протиснулся в пещеру.
— Ну, и что здесь интересного?
Усыпальница — небольшая пещера — навивала удручающее впечатление: ни иероглифов, ни рисунков, лишь голые, серые стены грубо вырубленного хода. На первый взгляд, никакая это не усыпальница! И нет здесь никакой «проклятой» дочери фараона.
У Сергея мелькнула мысль, уж не ошибся ли его арабский друг в столь драматических событиях?
Но когда глаза привыкли к полумраку пещеры, они заметили кое-что интересное…
Справа от входа темнела небольшая ниша, и в ней ясно угадывался силуэт…
— Смотри, вон!..
Сергей даже дернулся, так звонко прозвучал его голос в мертвой тишине шахты (а потом еще долго перекатывался эхом в длинных лабиринтах вырубки). Он всматривался в темноту, но пока ничего не видел, только что-то темнело в нише.
— Что это?
— …Думаю — это её скульптура «вместилище души», — ответил уже тише, почти шепотом Хамид, и радостно добавил, — сейчас мы увидим лицо той, кто должна была покоиться здесь!
— Скульптура?!
— Ну, да, скульптура — так называемое вместилище души, — сказал Хамид, подходя к темному пятну ближе…
— А мумия?! — оглядывая пустую гробницу, прошептал Сергей, — мумия ее где?!
Хамид не ответил, лишь с перекошенным лицом указал на нишу.
— Смотри…
Сергей перевел взгляд… и — оцепенел.
Они застыли, как, если бы перед ними появилось привидение! Какой ужас!
— Что это?!
— О, Алла! — завыл, заскулил, как собака, Хамид, он бухнулся на колени и уткнулся носом в пол…
В сером, изорванном в клочья, хитоне, она стояла босая, и не сводила пристального взгляда со своего палача — Мернептаха. Неферкемет смотрела на него, не мигая, не отводя взгляда. Видела в нём сразу двоих: и Осириса и Сета, — извечное добро и зло, — старший брат, который, возможно, любил её, и того, кто ненавидел и желал для нее смерти. Она знала — будь в его власти — Мернептах разорвал бы её на части, вырвал и изжарил на раскаленных углях ее сердце. Но в тоже время было бы достаточно одной её ласковой улыбки — и он упал бы к её ногам, и как последний раб, молил бы об одном — целовать её сандалии; и как ничтожный пес лизал бы ей руки.
«Нет! Нет! Не видать ему от меня милости…, не видать улыбки! Странно, я никогда раньше не смотрела на него, а ведь он больше похож на гиену, чем на пса, — думала она, впервые в жизни разглядывая брата — какие у него маленькие, злые глаза! Почему я никогда не замечала этого?»
В маленьких глазках Мернептаха и в том, как подергивались и раздувались его крупные ноздри, так явно читалась страсть, что её передернуло от омерзения к нему.
«Он не отпустил бы меня до тех пор, пока не утолил бы свою животную похоть, — она содрогнулась только от одной этой мысли. — Но в тоже время в нем столько ненависти ко мне и злобы, что этого яду хватило бы на все наемное войско в день битвы! Что же ты так ненавидишь меня, милый братец?»
Она смотрела…, а Мернептах не выдержал — отвел в сторону взгляд, его губы дрогнули.
«О, да ты боишься меня! — Неферкемет скептически улыбнулась. — Ты боишься меня! Брат, ты меня боишься!»
И она, чуть приподняв подбородок, окатила его таким презрительным взглядом, что ему показалось — это он обречен на вечные скитания, а не она.
«Ничего, ничего, — парировал он ее взгляд, — сейчас ты дрогнешь и посмотришь на меня иначе, как только поймешь какую «красивую вечную жизнь» я приготовил для тебя! О, как бы я хотел видеть твои глаза, когда спадет с тебя спесь, гнусная девчонка, когда ты будешь молить о пощаде! А ты будешь кричать, и молить меня! Будешь…!»
Он подбадривал себя и торопил, торопил время, чтобы быстрей все это закончилось. И ждал! Ждал, когда же она взмолиться? В то же время он боялся, что сам не выдержит — бросится к её ногам и станет молить о любви, самой малой, самой ничтожной, как к псу, но все же любви.
Собственная слабость приводила Мернептаха в бешенство. Он багровел. Из-под сине-золотой боевой короны по лбу и щекам струился пот.
