В кругу Леонида Леонова. Из записок 1968-1988-х годов - [12]

— Нет, Л.М., читаю только выдающиеся произведения.

— И много их?

— Нет, не очень.

— Что там произошло с Шолоховым?

— Говорят, редактор «Правды» М. Зимянин испугался, не реша­ется печатать его главу из романа «Они сражались за Родину», посвя­щенную событиям 1937 года. Шолохов считает, что если мы не ска­жем всю правду об этих событиях, литература наша потеряет свой авторитет в народе. А еще он считает, что знает, что от него ждет народ, лучше, чем Зимянин или Брежнев. Зимянин перенес разго­вор наверх. Шолохов пробивался к Брежневу, прождал час или боль­ше но у Брежнева не нашлось времени для беседы с Шолоховым. У Сталина находилось, у Брежнева — нет. Что поделаешь, чем выше человек, тем меньше у него времени остается для... человека.

Л.М. засмеялся. Потом спросил:

— А кого из молодых вы цените?

— Многих. Большие надежды возлагаю на Шукшина, Белова, Чивилихина, Липатова и других. Хотя некоторым навредит то, что они уже почувствовали себя классиками...

Я рассказал ему, что только что вернулся из Киева, где общался с украинскими писателями, подолгу беседовал с О. Гончаром.

— Гончар? Я считаю его очень романтичным писателем и честным человеком, искренним и простым. К сожалению, я не знаю украин­ского языка и не могу поэтому разобраться в шуме, поднятом вокруг его романа «Собор». Вы читали роман?

Выслушав подробный мой пересказ романа и оценку его, он недо­уменно спросил:

— Есть художественные недостатки? За это надо его критиковать, но ведь ругают не за это?

Я сказал, что ругают за «искажение правды жизни», выраженное в том, что Гончар считает, что мы неправильно относимся к приро­де, когда затопляем плодородные земли, леса, превращая все в боло­та, когда заводы выбрасывают тьму ядовитого дыма. Он осуждает унич­тожение исторических памятников, да и искажение человеческих душ.

— Но ведь он прав! — воскликнул Л.М.

— Это вы так думаете! Я тоже так думаю! А вот некий товарищ Ватченко, секретарь Днепропетровского обкома, думает иначе. Он поднял шум, мобилизовал общественное мнение. Кстати, говорят, будто Ватченко освирепел, потому что в одном из персонажей, от­правившем отца в дом престарелых, уловил намек на свою персону. Шелест в личных беседах сочувствует Гончару, а 150-тысячный тираж не выпускают со склада. За границей печатают «Собор», а у нас под запретом его распространение. Вот почему нам надо не объезжать прошлое, ибо это все инерция прошлого. И есть только одно сред­ство нейтрализовать силу этой инерции — познать наше прошлое до конца и сказать о нем правдиво все. В этом Шолохов прав. Как гово­рит поэт (В. Федоров):

Закрытое плитой надгробной,

Уже зарытое навек,

Непознанное зло способно

Недобрый выбросить побег.

И не один роман Шолохова не печатается. Роман Гончара лежит на складе. Ваше «Слово о Горьком» понравилось Косыгину и Подгор­ному, но вызвало «сомнения» у Брежнева. Федину, Маркову это стремление поссорить писателей с советской властью кажется нормальным? Они ничего ж предпринимают. Уверен, что Горький так бы не поступил.

— А как вы относитесь к писателю К. Федину?

— Противоречиво. Лучшее, что он написал за всю жит, — «Го­рода и годы». Артист в жизни, он артистически погубил свой талант. Он стал холоден, не трогает. Несколько превосходных страниц в «Пер­вых радостях» не спасут роман от забвения.

Из личных встреч вспоминается, как я уговаривал его выступить да вечере 90-летия А. Луначарского. Он тактично рассказывал о сво­ей первой встрече с ним, изображая все в лицах. И сказал: «Я был рад, сам нарком пожал мне руку». — «Что вам, писателю, до того?» — «Как что? Всегда было и всегда будет так, что, чем выше пост зани­мает человек, тем больший интерес он вызывает у людей». Меня, по меньшей мере, удивили эти слова, тем более, когда я услышал их от писателя. А писатель мне казался всегда высшим титулом среди всех.

Жена Леонида Максимовича Татьяна Михайловна спросила меня о другом корифее — Паустовском, сказав:

— В критический момент 1941 г., когда Леня, оставшись в Мос­кве, отправил меня вместе с женами писателей в эвакуацию, я встре­тилась впервые с Паустовским в Чистополе. Я прибежала на стан­цию, чтоб узнать, как Леня в Москве. Он сказал мне:

— Я лично с ним не знаком, но он, кажется, сошел с ума.

25 января 1969 г.

После заседания редколегии остались Л. Леонов, Б. Сучков и я, сидели в кабинете директора и беседовали:

— Я ведь не стремился быть писателем, — говорил Л.М., — я хотел стать художником. Мне доставляло большое удовольствие ху­дожественно, изящно оформить рукопись. Если бы я собирался быть писателем, я бы вел записи, например, необычайно интересные впечатления периода Гражданской войны. А какие бывали встречи! На всю жизнь запомнилось. В небольшом городке делаю армейскую газету. Тут и редакционный стол, «верстак» и проч. Вдруг входят буденновцы. Впереди — богатырь с усами и в папахе — Шевченко. «Можно тут переночевать?» «Можно, — говорю. — Только прошу ничего не воровать. Знаете, казенное имущество». Смеются, но обещают. «Старшой» долго беседовал со мной перед сном. Ни­когда не забуду неповторимость, мошь и силу и лаконизм его на­смешливой речи. «Ворвались мы в город N. Пилсудчиков поруба­ли! Водки выпили и вперед! Сейчас идем на Врангеля». Много было таких встреч, незабываемых по колориту, неповторимости фигур того времени.