А с самой смертью ему уже приходилось сталкиваться. Впервые это произошло лет семь назад… может, восемь… Бабушка, которую он помнил вечно сидящей у окна, и почти постоянно что-то прядущей или вышивающей, заболела в начале зимы. И заболела жестоко.
Местный лекарь (весьма посредственный алхимик, как выяснил позже Семён) сделал несколько попыток в виде каких-то горьких настоек, заговоров и прочих им подобных штучек. Но всё оказалось тщетно…
Прутик помнил, как стоял у изголовья больной бабушки. Как ему было удивительно видеть её столь быстро и стремительно увянувшей, и ссохшейся. Словно та живительная сила, которой наполнено каждое существо, «вытекла», будто вода из дырявого кувшина. Одни лишь глаза блестели и как-то странно глядели на внука. А, может быть, и сквозь него.
А потом старушка вдруг как-то по-особенному вздохнула и… наступила мёртвая тишина. За окном тихо-тихо стелил снег. Семён замер, не понимая, что происходит. Блестящие глаза бабушки резко потускнели… взгляд отправился в никуда… веки осторожно приспустились книзу…
Прутик огляделся. Подошла мать, за ней отец, сестры.
— Всё, — прошептал кто-то.
И остальные согласно понурили головы.
Вот такая тихая смерть.
А потом, примерно через год, настал черёд младшего брата. Но в этот раз всё было как-то не так.
Семён вновь ощутил тот тошнотворный ком, стоящий поперёк горла… За что? Почему Сарн (если в том его воля) забрал жизнь у того, кто и не пожил? И где же этот пресловутый Дар Тенсеса? Почему Искра младшего братишки так и не возвратилась в сей мир? Неужто количество его грехов равно количеству грехов каких-то… разбойников?.. воров?.. убийц?..
Или в чистилище ошиблись? Да-да, верно ошиблись! Ведь какие же, Нихаз их всех подери, могут быть грехи у двухлетнего ребёнка! Кто ответит?
Все эти вопросы, конечно, появились позже. А тогда… тогда Прутик стоял посреди избы, не в силах не пошевелиться, ни что-либо сказать, и глядел в напряженные лица своих родных. И главное: не мог даже понять смысл слова «кончился»…
Как так? Ведь какие-то три-четыре дня назад брат весело топотал вот здесь… прямо здесь… Был румян, здоров… весел… И вот кто-то говорит: «Кончился».
Это что? Всё? — Прутик поглядел в желтоватое лицо брата.
Казалось, что вот-вот… вот прямо сейчас его Искра вернётся в тело и… и… и… Ну же!
Но ничего не менялось. Вера, если она и была, таяла, как масло от жары.
— Кончился! — повторил отец, глядя в пол. И повторил не своим, чужим голосом… каким-то скрипучим…
Семён чётко помнил, как в тот момент мать тихо-тихо ойкнула и схватилась за сердце. А потом плотно прижала ладонь ко рту, пытаясь сдержать рыдания. Отец тяжело опустился на лавку и так поглядел на Семёна… на своего последнего сына… так поглядел… В его глазах тогда мелькнуло что-то новое, ранее Прутиком не замечаемое… Это была боль… такая боль… непередаваемая… Боль человека, вдруг осознавшего свою беззащитность перед этим миром. Казалось бы, что он, взрослый здоровый мужик, немало видавший на своём веку, сейчас… именно сейчас столкнулся с самой неизбежностью… и не может ничего поделать… не может никого защитить…
Отец не плакал, не рыдал, как женщины — мать, сестры, соседки. Пересилил… удержался…
От этих воспоминаний к горлу подкатывал ком.
«Так и со мной может приключиться… однажды, — мелькнуло в голове Семёна. — Сейчас хожу, дышу… говорю… ем… а послезавтра…»
Глаза запекли… сердце защемило… Стало страшно.
С тех пор смерть для Семёна стала чем-то ужасным… и одновременно непонятным…
Ведь одни уходили, как бы отбыв «свой срок» (если таковой и был), прожив долгую жизнь. Другие умирали чуть раньше… а кто-то едва родившись…
И где в этом всём какой-то смысл? Кто тот судья, решающий кому сколько отмерять?
Уже будучи постарше, Семён столкнулся со смертью в третий раз. И здесь «судьёй» вдруг оказались… сами люди.
Прутик чётко помнил, как в тот момент стоял в каком-то ступоре, открыв рот. Как выступили слёзы… дыхание стало резким, прерывистым… А глаза… его глаза, казалось, жили своей жизнью. Они не хотели ни закрываться, ни глядеть в сторону, а упрямо уставились на то, как однокашники били палками ворону… Как та безуспешно закрывалась крыльями, пытаясь защититься, спасти свою скоротечную жизнь… А потом пыталась кидаться на своих обидчиков, громко и хрипло каркая… Но вот раздался смачный удар… прямо в голову… Он вмиг остановил птицу. Она бездыханно растянулась на мостовой и больше не двигалась.
— На! Ещё! — весело горланили однокашники, пиная дохлую птицу. — Так ей, гадине!
Подло! Как же это подло! — подумалось тогда Семёну. — А ведь ты и сам ничего не сделал для её спасения! Никого не остановил… А ведь мог… Мог! Просто испугался…
И от этого было ещё больнее.
Вся дикость того, что некто за просто так отнимает жизнь у другого, повергала в неописуемый ужас.
«О, Лучезарный Сарн! Что же это? — Прутик приблизился к окровавленному тельцу, едва ушли мальчишки. — За что они… за что мы, люди, отобрали жизнь у… у..? Почему так? О, Тенсес! Зачем нам твой Дар? Чтобы убивать и при этом не бояться возмездия, а?.. Нет, нам такой подарок не нужен… совсем не нужен… Уж лучше смерть… за ней темнота… безвременье…»
