На постоялом дворе было необычайно людно. Зелёное лето уже сменялось золотой осенью, а это означало, что люди, столь вросшие в землю все остальные времена года, бросят свои дома и отправятся в путь. Кто ради наживы, кто — продать на ярмарке урожай и прикупить расписных платков и шалей жёнам, дочерям и невестам, кто — приключений ради, а кто — вслед за своим бродячим сердцем. Мимы, путешествующие бурги и тэны, даже самые из всех тяжёлые на подъём керлы — все сословия высыпали на дорогу, пользуясь последней в году возможностью повидать мир — пока дороги не развезло осенней распутицей. А это означает радость для хозяев постоялых дворов — можно взвинтить цены на комнаты, кровати, лавки в общих залах и даже сеновалы. Но это означает и постоянную тревогу для хозяев постоялых дворов — не хватили ли они лишку, заломив цену? Что, если гости уйдут от них на дворы соперников или вовсе — пока погода позволяет — спать под открытым небом? А уж если гость окажется не из тех, кого можно безнаказанно обсчитать — так и вовсе пиши пропало. Но жить-то надо, и надо запасаться средствами на позднюю осень и зиму — время холодов, злых ветров и безлюдных путей.
Переступив порог, я внимательно оглянулась, следуя наставлениям древности. Тело клонила к земле нечеловеческая усталость, но нужно было прежде всего убедиться в безопасности пристанища. Вот семья керлов — продали корову и всё пересчитывают деньги, споря, достаточно ли выручили за свой дорогой товар. Вот бродячий фокусник, возмущается, что сидящий рядом сын тэна назвал его мимом, а не бургом. Ну, и сын тэна рядом с ним — пользуется преимуществом своего сословия, пронёс меч на постоялый двор и теперь посмеивается над бесполезной злостью. Вон бург, одетый так плохо, что сразу видно — богач. Это ещё и не считая пятёрки сынов тэнов, сидящих на лавках недалеко от него. А вон — бродячая танцовщица. Эта не обижается, если её назвать мимми, она будет счастлива и горда таким обращением. Вижу, платить ей сегодня не придётся — ни за обед, ни за комнату. Немолодая керли (из тех, что продали корову), по виду, мать семейства, неодобрительно косится на бесстыдницу, а молодёжь глазеет на неё в восторге. Юношам нравится женщина, девушкам — ярко-красное платье, лёгкое, летящее, при одном взгляде на которое хочется засмеяться. Но вот меня заметила хозяйка двора.
— Эй, мимми! — грубо окликнула она меня. — Нечего стоять на пороге, ветра в дом гулять пускать! Хочешь ночевать — это ко мне, хочешь есть — ко мне, заплатишь, так напиться принесу. А стоять и глазеть у меня не положено.
— А чем тебе не угодили ветра, керли? — удивилась я, но всё же шагнула вперёд, в душный зал, где пахло плохой едой, немытыми человеческими телами и гнилью. — Коли с ними по-доброму, они тебе одно только добро сделают.
Хозяйка постоялого двора презрительно фыркнула, не то обидевшись на обращение, не то выражая отношение к моим словам.
— Чего тебе, мимми? — хмуро спросила она.
— Всего, керли, — улыбнулась я. — И еды, и питья, и ночлега. Рада, что у тебя всё это найдётся.
— Мы не эльфы, — так же хмуро ответила хозяйка, — радостью не рассчитываемся.
— Я тоже, — спокойно ответила я. — Найдётся, чем заплатить, уж не сомневайся.
— Заплатишь вперёд! — потребовала хозяйка, на что я кивнула и поманила её в угол, где стоял колченогий (и только от того не занятый) стол. Там я спустила с плеч котомку, развязала её и достала со дна припрятанный узелок.
— Перец, корица, кардамон, розмарин, кориандр, куркума, гвоздика… — начала перечислять я, и глаза хозяйки зажглись алчностью.
— Не боишься с собой эдакое богатство таскать, керли? — более почтительно, чем раньше, спросила она меня.
— Не боюсь, — улыбнулась я. — За полузелка, думаю, сторгуемся, керли? От всего, что тут есть — половина.
— А… — оторопела от моей щедрости хозяйка. — А… По рукам!
— Прекрасно. Значит, договорились — полузелка, а за это вечернюю и утреннюю трапезы, да получше, и отдельную комнату.
Хозяйка постоялого двора поскучнела и отодвинула узелок.
— Нет, керли, чего нет, того нет. Нет у меня отдельной комнаты, радоваться будешь, если свободную лавку найду!
— Есть, керли, — холодно возразила я. — Чуланчик за дверью, который ты за отдельную плату сдаёшь, да не на ночь, а на стражу, да не одному человеку, а парочке. А в поза-том году так пятерым сдала, помнишь? С ними ещё девчонка была такая молоденькая…
— Откуда? — еле выговорила женщина, явно не ожидавшая такой осведомлённости.
— Ветра нашептали, — беспечно улыбнулась я. — Ну, как, сторгуемся, керли?
— Гори в пламени, ведьма, и подавись моим чуланом, — выругалась хозяйка, и я нахмурилась.
— Учти, керли, в этой комнате я буду спать одна, и ты никого туда не поселишь, пока я не уйду.
— У меня так мало кроватей осталось, — покачала головой хозяйка, — а гости всё пребывают и пребывают… куда мне всех селить?
— Не знаю, — пожала плечами я. — Но вот что я тебе скажу, керли… вернее, покажу.