В каждую субботу, вечером - [29]

— Догоняй, тигра, ну, скорее…

И бросился бежать. Асмик рванулась, но вдруг, как бы вспомнив о чем-то, остановилась.

— Ну, что же ты? — Он помахал ей издали шапкой.

— Беги сам, я и так дойду, — сказала Асмик.

Последний поезд уходил в одиннадцать с минутами. В вагоне было совершенно пусто. Горели лампы. Скамейки отливали желтым восковым лаком. За окнами вагона была ночь.

— Мы — единственные пассажиры, — сказал Володя.

Асмик добавила:

— Последние. Больше никого не будет.

Она уютно пристроилась в углу, положила Володе голову на плечо, дремала, изредка, на остановках, поднимала глаза. Володя сидел не шелохнувшись, она снова закрывала глаза, на душе было впервые за все эти тягостные дни легко, беспечально.

На одной из остановок в вагон вошли двое — старик с собакой и молодой парень. Старик хромал, одет был в короткий, порядком изношенный ватник, а парень — краснощекий, с наглыми голубыми глазами, щеголял добротным пальто с меховым смушковым воротником.

Оба они постояли в дверях, выбирая, где бы сесть. Наконец сели наискосок от Асмик, у другого окна. Собака смирно улеглась возле их ног.

Асмик посмотрела на собаку; так же, как и бабушка, она страстно любила все живое. Туся называла ее собачницей, и это была правда.

— Смотри, собака, — сказала Асмик. — Какая хорошая. — Для Асмик все собаки были хорошими. — Тебе нравится?

Володя лениво повел глазами.

— Вот эта?

— Да. Очень хорошая.

— Я ее мало знаю.

Асмик засмеялась:

— А она старая.

— Может быть, — сказал Володя равнодушно.

Собака была действительно старой. Глаза у нее слезились, шерсть свалялась, висела неопрятными клочьями. Она положила большую ушастую голову на вытянутые лапы, лежала не шевелясь.

— У тебя есть сахар? — спросила Асмик.

— Нет, — Володя порылся в карманах пальто. — Нет, есть. Конфетка. Твоя любимая — «барбарис».

— Дай мне.

Асмик развернула обертку, бросила конфетку собаке. Старик и молодой повернулись к ней.

— Она не будет, — сказал старик, голос у него был хриплый, как бы раз и навсегда простуженный. Асмик сразу определила: «Эмфизема легких». — У ей зубов нету.

Парень вдруг гулко захохотал.

— Она у нас курит, — сказал он, наглые голубые глаза его с любопытством разглядывали Асмик. — Папиросы «Дукат» или можно «Беломор».

Он снова захохотал, потом оборвал смех, вытащил смятую пачку «Беломора».

Старик сказал робко:

— Не балуй…

Парень не слушал его. Зажег спичку, глубоко затянулся, выпустил дым и вдруг ткнул папиросу собаке в нос.

От неожиданности и боли собака подпрыгнула, жалобно завизжала, бросилась бежать к двери. Парень хохотал, широко разевая рот.

— Гляди на нее, вон как бегает! Мастер спорта!

Асмик, не помня себя, вскочила, подбежала к парню, обеими руками схватила за воротник:

— Негодяй! Да как ты смеешь так! Сволочь!

Она почувствовала, как треснули нитки где-то под воротником, недаром у нее были сильные руки хирурга, и она рванула воротник к себе, глядя в ненавистные, стеклянные от испуга глаза.

— Тебе бы самому так, негодяй!

Она трясла его и все глядела в самую глубину его глаз, и он глядел ошалело, и старик открыл рот, боязливо моргая глазами.

Володя опомнился, ринулся к ней, с силой оторвал ее от парня.

— Сумасшедшая, — сказал он, губы его дергались, но глаза сияли. — Ты просто сумасшедшая!

Асмик пыталась вырваться из его рук, обернулась, крикнула яростно парню:

— Убирайся отсюда, подлец!

Старик вскочил первый.

— Пойдем, — забормотал он. — Пойдем скорее…

Парень как бы неохотно поднялся вслед за ним.

— Образина, — бросил он ей с ненавистью. — Харя уродская!

Володя медленно снял пальто.

— Повтори, — сказал он, подойдя к нему.

Но парень быстро, втянув голову в плечи, шмыгнул на площадку.

— Стой! — сказала Асмик спокойно. — Стой, Володя!

Она сразу успокоилась. В один миг. Володя не должен с ним связываться, марать руки об эту погань.

Он послушался.

— Сядь, — сказала Асмик.

Володя подошел к ней, надел пальто, снова сел рядом. Поезд остановился.

— А ты смелая, — сказал Володя, с удивлением глядя на нее. — Как черт смелая.

— Ничего я не смелая, — сказала Асмик.

— Он же мог ударить тебя…

— Пусть попробовал бы…

— Да, — согласился Володя. — Пусть. Я бы убил его.

Она взглянула на его лицо, ставшее неожиданно острым, на большие сильные руки. Конечно, убил бы…

— Я не могла, — сказала она, прижавшись к его плечу. — Я не могу, когда обижают собак. Это у меня с детства.

— Я тоже не люблю этого, — сказал он. — Но ты смотри-ка какая! — Он обнял ее за плечи, притянул к себе. — Поспи еще немного. До Москвы еще минут двенадцать.

— Не хочу.

— Совсем спать не хочешь?

— Совсем.

— Я тоже.

Поезд мчался очень быстро. Если всмотреться в окно, можно было видеть, как мелькали друг за другом деревья, телеграфные столбы, дома…

— Володя, — начала Асмик, — я тебе собиралась сказать, да все как-то не выходило…

— Что собиралась? — спросил Володя.

Асмик глубоко вздохнула.

— У меня будет ребенок.

Володя быстро отодвинулся от нее. Сердце Асмик упало. Она подняла голову. Брови ее сошлись, но голос звучал спокойно:

— Слышишь, у меня будет ребенок.

— У нас, — сказал Володя. — Почему у тебя?

Глаза его казались прозрачными. Совершенно прозрачными. Асмик протянула руку, провела пальцем по его глазам.