В каменной долине - [4]

После, когда мужчины вернулись из ущелий и пещер, собрали они останки рода Варпетанца Артена и похоронили честь по чести.

Абет вернулся в село в дни революции, поздней осенью, с женой — армянкой из американского приюта. Это была Занан.

Пришел Абет и окаменел у разрушенного порога.

Явился дальний родственник выразить соболезнование. Абет прорычал: «Уходи!» Явились односельчане, не принял их: «Уходите!» Всем отрезал Абет: «Уходите! Уходите!..» А Занан пряталась за его спиной.

Не принял Абет ничьего приглашения, ни под чьей крышей не укрылся, мрачно, молча начал восстанавливать дедовский очаг. И едва оштукатурил он стены, кровлю возвел, навесил дверь, как однажды утром услыхали крестьяне выстрелы возле дома Абета...

— Мы с этим негодным Сарибеком лет пятьдесят — шестьдесят соседями были, — выдохнул Ерем имя соседа. — Знаю его как свои пять пальцев: злющий он, Арма, завистливый, подлый... Перед самой коллективизацией…

...Услыхали ружейные выстрелы и ржание коней... А когда все стихло, собрался народ и увидел: один убитый лежит во дворе Абета, один раненый, и сам он, Абет, ранен и связан. Лежит он на боку, и взгляд у него затуманенный. Из груди сочится кровь, на лбу отпечатались следы кнута. Бандиты молча привязывали убитого к седлу. Один схватил лошадь под уздцы, морда у нее была вся в пене. И в запекшейся тишине утра голосила Занан. Она была заперта в доме. Абет, выходя, запер ее на замок, чтоб не случилось с ней чего дурного, и Занан царапалась изнутри, рыдала и звала сквозь рыдания: «Абет!.. Абет!.. Абет!..»

Потом, когда крестьяне отперли дверь и вошли, увидали они, что у Занан, невестки из чужих краев, выкидыш...

— У-у-у-у-у...

Рухнула стена дома, пыль увернулась от мутной волны и медленно осела на рухнувшую стену.

— Дом Ако, — произнес Ерем. — Тоже хорош гусь. С негодяем Сарибеком, бывало, водой не разольешь. Потом очухался, да поздно. Однажды...

— У-у-у-у-у...

Пес повернул голову к рухнувшему дому, завыл, потом тряхнул головой и, потеряв равновесие, покачнулся.

«Шеро, старина Шеро... волкодав Шеро...» — взгляд Арма плыл по мутным волнам ущелья, а в мозгу пульсировало имя пса — Шеро. В ущелье шумел поток, и ему показалось, что это ветер дует с гор, и в ветре тоже почему-то было имя собаки. Белый ветер, сорвав с гор это имя, катил его по ущелью — Шшши-еее... — терялся, полизывал склоны, крутился в закутках сеней, выхватывал гнилую солому, съеживался под стенами, свистел в ердыки[2] опустевших пекарен, как в пустые кувшины — рррооо! — шумел в ушах старухи Занан, примостившейся возле порога — Шшишеее...

«Гордый пес», — Арма вдруг сообразил, что отыскивал именно это слово — гордый. И понял, что для Шеро он припас это слово давно. Оно возникло в тот холодный зимний день, когда сдохла его овца. В то время сам он был юнцом и Шеро был молод...

Арма привязал дохлой овце за ногу металлическую проволоку и поволок овцу по стылым улицам за село — на склон горы. Сперва овцу заметила соседская собака, она соскочила со стога и с ворчанием затрусила вслед. К ней присоединились другие собаки. Их становилось все больше...

— ...Ты молод, Арма, не помнишь. А дело было так... — гундосил Ерем. «Этот философ и голоса не подаст... Уснул он, что ли?» И увидал, что Арма лежит на скале все в той же позе: подперев подбородок кулаками и уставившись на тонущее село. — Да, дело было так... — продолжил Ерем. — После войны года два колхоз и кормил, и поил тех, кто работал в поле. Однажды принесли в поле еду, а этот разбойник, сосед мой, как накинется на хлеб...

...Рычали они, исступленно кидались друг на друга, прыгали на ограды, рыли лапами снег от нетерпения, скрежетали зубами... А ему было жаль сдохшую овцу, ведь мигом растерзают!

А когда вышел за село, перешел мост, собаки совсем остервенели: кидались к овце, грызлись. Арма все ускорял шаг — оживить бы овцу! Но они ее отняли, прямо на краю поля отняли. Первой вонзила клыки соседская собака, ее тут же чуть не растерзали... Перекусали все друг друга... Потом тянули овцу — каждая к себе — и рвали на части. Оставляя на снегу пятна крови и клочья шерсти, опять и опять возвращались они к овце... Арма не выдержал, убежал. В ушах рык, визг; перед глазами, слезившимися от холода, маячило что-то красное... Он вспомнил горячий бок натопленной печки и побежал еще быстрее. Вдруг поскользнулся, рухнул, ощутив ладонями ледяную землю, и заметил пса, сидевшего на ближайшей крыше, на стогу, ноги хотели бежать, а руки нашаривали на мерзлой дороге камень. Пес глянул на него со своей высоты, заворчал, но с места не тронулся.

Это был Шеро. Он глядел со стога за село, на грызущихся вдали собак, недовольно рычал, выставив рыжую грудь и подняв голову. Стало неловко за то, что хотел его ударить, нужно было Шеро отдать овцу, именно ему... Представил, как Шеро вертится вокруг овцы, показывает клыки собакам, ест и урчит... Шеро посмотрел на него с высоты, и Арма показалось, что в глазах его вспыхнула обида. И Арма обрадовался, что овца там, а не возле конуры Шеро... Глянул на грызущихся вдали собак, и смотреть на них было уже не так тяжело...