Сергей Николаевич Сергеев-Ценский
Счастливица
Повесть
I
Началось с тринадцатого места за общим столом.
Как-то странно даже было слышать в свободной от предрассудков Советской стране, да еще в доме отдыха, столь решительно высказанное нежелание сидеть на тринадцатом месте, но такое именно нежелание было высказано глухим сиповатым монотонно-жужжащим басом, и многие, приехавшие сюда в тот день, отметили эту высокую, прямую, большелобую, скуластую старуху, белоглазую, в кружевном чепчике и ковровой шали.
Она насупливала безволосые брови и жужжала, как шмель:
- Что же я в домах отдыха, что ли, никогда не живала?.. Каждый год то в том, то в другом живу... Только уж, разумеется, на тринадцатом месте никогда я не сидела и сидеть не хочу...
Заведующая домом отдыха, низенькая старушка, в белом халате, в больших круглых очках, только что указавшая новоприбывшей это страшное место, снисходительно улыбнулась и сказала:
- Ну что же, другой кто-нибудь тут сядет, а вы в таком случае вот здесь, рядом...
И на тринадцатое место, весело щурясь, сел красноватый, седобородый, лысый доктор одной из московских больниц - Вознесенский Семен Иваныч. Он весьма шаловливо для своего возраста поглядел на высокую старуху, подмигнул низенькой старушке и пошутил:
- Авось и на тринадцатом месте глупцами не подавлюсь.
Дело в том, что он уже успел прочитать в писанном карандашом на клочке бумажки - должно быть, одною из подавальщиц - меню обеда, что на второе блюдо были "глупцы" - не "голубцы", а именно "глупцы", - и это привело его в веселое настроение. Впрочем, глаза его с несколько по-монгольски поднятыми углами всегда улыбались.
Высокая же старуха села с ним рядом на двенадцатое место и очень внимательно начала разглядывать всех, кто пришелся с нею за одним столом.
Прямо против нее сидела небольшая хрупкая женщина лет под сорок с необыкновенно усталым, истощенным лицом, на котором очень кроткие карие глаза были в желто-розово-лиловых обводах, а подбородок жался острым копьем. Это было какое-то почти отсутствующее, почти только мыслимое лицо, на котором, кроме извилистых морщин, совершенно преждевременных на вид, трудно было что-нибудь разглядеть.
Поднеся бумажку-меню непосредственно к самым глазам, оказавшимся сильно близорукими, она говорила вполголоса, ни к кому не обращаясь:
- На сладкое профитроль... Странное слово "профитроль"... Считается, что я знаю три языка иностранных, но такого слова я все-таки не помню. Profit, profiter, profitable...*, а профитроль что такое?
______________
* Польза, пользоваться, полезный (франц.).
Так как она в это время смотрела на доктора, тот подхватил оживленно:
- Очевидно, что-нибудь очень полезное для нашего с вами здоровья... Но, зная три языка, где же все-таки вы работаете?
- В библиографическом институте... в отделе иностранной литературы...
- А фамилия ваша?
- Ландышева.
- Вот как? - Доктор сделал свое подвижное, способное к разнообразным гримасам лицо очень смешным, - не насмешливым, а именно смешным, подкивнул как-то игриво бородкой и сказал ей, нарочито понизив голос:
- Никак не мог ожидать, чтобы особа, знающая три языка, оказалась из духовного звания!
- Я... я? - покраснела вдруг Ландышева.
- Пустяки, что же тут такого и зачем краснеть!.. Я сам из духовного звания, потому что Вознесенский... Есть такое предание о древнем московском академическом начальстве, как оно перекрещивало бурсаков... Кто был тихого поведения и громких успехов, тот, видите ли, получал фамилию от праздников, - например, Рождественский, Богоявленский, Успенский, Троицкий или Вознесенский, как я... Горжусь своим неведомым предком: был он высокой марки... Хорошо, должно быть, знал философию Николая Кузанского... Кто был тихого поведения и тихих успехов, - этим скромникам, в тиши процветавшим, давали фамилию от цветов... Вот тогда-то и пошли все Розовы, Туберозовы, Гиацинтовы, Фиалковы, а также Ла-нды-ше-вы... Да, да, да... Но были еще и такие, что успехов-то тихих, а зато поведения громкого, - эти получали прозвище от язычества: Аполлонов, Посейдонов, Архитриклинов, Илионский, Амфитеатров и прочее и прочее... Так говорит семинарское предание...
- Хотя я и Ландышева, но отец мой все-таки не из духовенства, - начала было Ландышева, но доктор шепнул ей через стол все так же неудержимо весело:
- Рекомендую согласиться на какого-нибудь попика, а то вы еще генерала откопаете... От вас дождешься... - и так предостерегающе смотрел при этом и так таинственно поджал губы, что, глядя на него, все расхохотались, и даже сама Ландышева улыбнулась, отчего морщин у нее сделалось вдвое больше.
Столы для обедающих были расставлены на открытой веранде, так как сентябрь обещал еще теплое и тихое начало: в полном цвету стояли георгины на клумбах и махровые бегонии ярких цветов, и синяя лобелия, и бальзамины, а на волошском орехе, несколько неожиданном под Москвою, не было видно еще ни одного желтого листа.
Кроме Ландышевой, за одним столом со старухой и доктором сидела плечистая, грудастая молодая женщина с правильным задорным лицом, с подрезанной надо лбом гривкой, как потом оказалось - инструктор гребного спорта Долгополова; два юных аспиранта: один - биолог, другой - обществовед, оба бывшие рабфаковцы - Костюков и Пронин; инженер-строитель Шилин, заработавшийся до большой усталости, желтолицый, бритый, морщинистый, немолодой уже человек с очень близко к длинному носу посаженными беспокойными глазами; геолог Шорников, человек лет тридцати двух, с выдающимися надбровными дугами и мощной нижней челюстью, который не так давно в скромной по внешности брошюрке ниспроверг все авторитеты своей науки, был вполне убежден, что все кругом непременно и хорошо знали основные мысли его труда, и хранил теперь за столом заслуженно гордое молчание; библиотечная работница Алянчикова, женщина плотная, рыжая, с небольшим ноздреватым носом, круглоликая, размашистых движений и резкого голоса, которая с первых же слов заявила о себе торжественно: "Я - зырянка!" Наконец, загорелый угреватый человек, по фамилии Чапчакчи, носатый, с откинутым черепом, с набрякшими веками рачьих глаз, - ученый табаковод, кавказец. Он сидел рядом с Долгополовой и в промежутке между первым и вторым блюдом спрятал в свою салфетку спичку и предложил инструктору гребли ее нащупать и переломить. Та переломила. Он безмолвно раскрыл салфетку - спичка оказалась целехонька.
