В грозный час - [5]

— Она у меня не всегда веселая. Подтвердите, товарищ политрук, — взглянул на меня Орлов.

— Подтверждаю, — сказал я.

— А в общем-то, нечего унывать! — Наводчик снова ущипнул струну, и та издала тонкий и чистый звук. — Веселым людям и погибать легче. Верно говорю, Евстигнеев?

Тот вяло отмахнулся:

— Да ну тебя. — И, переведя на меня светлые глаза, спросил: — А что, товарищ политрук, война будет?

— С чего вы взяли?

— Да вот… — Евстигнеев хмуро поковырял ногтем ссадину на руке, вздохнул: — Складывается все одно к одному. Международная обстановка больно нехорошая…

Да, международная обстановка была и в самом деле сложная. События, происходящие в мире, наслаивались одно на другое, заставляли задумываться, тревожили каждого из нас. Не было дня, чтобы газеты не приносили сообщений о военных действиях в том или ином районе мира. Так, едва становилось известно об очередной бомбардировке германскими самолетами Лондона, как приходили другие вести: война в Африке и на Ближнем Востоке все более ожесточается, в Северном и Центральном Китае японские самураи предприняли попытку атаковать позиции китайских партизан. Даже сами заголовки газет пахли порохом: «Бомбардировка Гибралтара», «Воздушный бой близ Мальты», «Военные действия в Китае», «Воздушный налет на Хайфу и Тель-Авив», «Военные действия в Сирии», «Военные мероприятия австралийского правительства», «Итало-греческая война»…

— Гитлер, чтоб ему подавиться, чуть ли не всю Европу захапал. Англию бомбит, к нам вплотную подпер, — продолжал между тем Евстигнеев. — И мы едем к нему поближе, чтоб на случай чего…

Правильно рассуждал Евстигнеев. И Орлов не зря загрустил. Ясно чувствуя приближение военной грозы, мы все думали об одном.

— Независимо от того, будет война или не будет, мы должны быть начеку, держать высоко боеготовность, — ответил я Евстигнееву.

— Это понятно… — сказал тот, явно не удовлетворившись моим ответом.

— Слушай, кончай ты про войну, — прервал механика-водителя Орлов. — Будет… Не будет… Это ты у Гитлера спроси.

— Да ну, стану я с дерьмом связываться, — всерьез обиделся Евстигнеев и рассудительно продолжал: — А вот ежели он сунется, то дадим ему по морде как следует. Кулак у нас крепкий.

Кулак у механика-водителя сержанта Евстигнеева и в самом деле был довольно внушительный.

Поговорив еще немного с бойцами, я направился к голове эшелона. Сзади все еще продолжалась дружеская перепалка Орлова и Евстигнеева, негромко позванивали струны гитары.

Вскоре вернулся комбат. Пришел не один, а с незнакомым мне старшим политруком — с виду уже пожилым, в движениях степенным, с внимательным взглядом карих глаз.

— Все, Лыков, откомиссарил ты в масштабе батальона, — сказал капитан Виноградов. — Прибыл с курсов мой законный заместитель по политчасти. Знакомьтесь, старший политрук Шамрин Михаил Васильевич.

Я в свою очередь тоже представился новому замполиту батальона.

После завтрака комбат поставил задачу на начало движения эшелона. И вот в назначенный час паровоз дал длинный гудок отправления. Нам махали платочками родные и близкие, махали весело, беспечно, потому что недолгой представлялась наша разлука: месяц, два — не больше. И никто тогда не мог знать, что для одних она продлится четыре тяжких года войны, для других станет вечной.

Паровоз прогудел еще раз и повез нас на запад…

* * *

Двигались мы медленно. Нас подолгу держали перед станциями у закрытых семафоров. Поначалу это раздражало, но потом мы успокоились, резонно рассудив: эшелон идет вне всяких графиков, он не один такой — вон все пути забиты, — а железная дорога, естественно, сразу всех пропустить не может.

На станциях не останавливались, проезжали их, иногда даже не успев прочитать название. Да это и трудно было сделать, так как поезд проходил, как правило, по самому дальнему от вокзала пути. И вообще ехали мы скрытно: часовые на платформах не маячили, хотя они, как и доложено, службу свою несли исправно. Двери теплушек мы, выполняя приказ, не открывали; смена паровозов происходила вдали от больших населенных пунктов, на каких-нибудь разъездах или полустанках. Мы понимали: эшелон воинский и об этом незачем знать каждому встречному-поперечному.

В теплушках было душно. Находящиеся под самой крышей оконца не могли обеспечить нас прохладой встречного ветерка, и мы не просыхали от пота.

Время в дороге тянулось медленно. Мы вели длинные разговоры о разных служебных и житейских проблемах, но больше всего — о положении в мире, о возможности гитлеровской агрессии, о новом месте дислокации, о котором мы толком ничего не знали. Комбат, например, на этот счет заявил:

— Будем стоять поближе к границе. А где именно — сообщат позже. Ведь не один наш батальон переезжает, а вся дивизия. Так что об этом пока беспокоиться нечего.

Разговор о международном положении начинал обычно начальник штаба капитан Е. М. Кваша. В этом вопросе, правда, он был не особенно силен, но для затравки умел отыскать что-нибудь такое, что сразу же всех заинтересовывало. А если появляется интерес, то находится и пища для дебатов. Они иногда тянулись до глубокой ночи и затихали не потому, что становилось все ясно, а потому, что смаривали сон и усталость.