В грозный час - [3]

— Возможно, — ответил я.

Никто из нас, кстати сказать, не придал вызову Виноградова особого значения: комбатов требовали в штаб полка часто, поводов для этого было достаточно.

Вернулся капитан необычно быстро, через каких-нибудь полчаса. Возбужденно зашагал по штабу из угла в угол, в раздумье покусывая нижнюю губу. Затем резко остановился и приказал:

— Всех командиров рот и замполитов ко мне!

Когда мы собрались, комбат без всякого вступления огорошил:

— Завтра едем на запад, в лагеря. Наша дивизия срочно передислоцируется. — И, сделав короткую паузу, продолжил: — Грузиться на платформы будем сегодня. Таков приказ.

Кто-то из присутствовавших не выдержал, воскликнул:

— Вот здорово! Хоть на людей посмотрим. А то совсем одичали здесь.

— Прошу помолчать, — сухо заметил Виноградов, хотя лицо его, темное от жестких забайкальских ветров и раннего загара, особой строгости на сей раз не выражало. — Наша задача, — продолжил он, — хорошенько закрыть танки деревянными щитами. Часовых тоже будем маскировать. Ехать придется в закрытых теплушках…

Отдав все необходимые распоряжения, комбат спросил:

— Вопросы есть?

Вопросы были. Первым встал один из командиров взводов — вчерашний выпускник училища, молоденький, еще с нежно-розовым, как у девушки, лицом.

— Товарищ капитан, а зачем такие предосторожности? Танки — в деревянные коробки, часового — неизвестно куда, погрузка — срочная… На войну, что ли, едем?

Комбат недовольно нахмурился. Он не любил наивных вопросов, считая их проявлением незрелого ума. Поэтому еще суше ответил:

— Вам сказано ясно: едем в лагеря. А что касается мер предосторожности, то это простая маскировка воинского эшелона. Понятно? Еще вопросы?

— А как быть с семьями? — спросил кто-то.

— Семьи пока останутся здесь. Доберемся до места, тогда подумаем и о них. — Капитан Виноградов встал, надел фуражку, тем самым давая понять, что разговор окончен. — К выполнению приказа приступить сейчас же, немедленно, — решительно добавил он.

Все быстро стали покидать штаб.

— Задержись-ка на минуту, политрук, — остановил меня комбат. Когда, кроме нас, никого в штабе не осталось, спросил: — Как думаешь, не пахнет ли тут войной?

Что я мог ему ответить? Я знал столько же, сколько и он: поглотив половину Европы, фашистские войска стоят у порога нашей страны. Другое дело — рискнут ли они переступить его? И если рискнут, то когда именно? Этого никто не знал. Но мы, политработники, считали своим первейшим долгом на занятиях, политинформациях и просто в беседах с красноармейцами постоянно подчеркивать насущную необходимость высокой бдительности и боевой готовности. И вот сейчас…

— Думаю, что на запад мы все-таки едем неспроста, — ответил я комбату.

— И у меня такая же мысль, — сказал он озабоченно. — Наверно, готовимся…

Погрузку в эшелон мы начали вечером того же дня. Городок сразу же стал похож на потревоженный улей, хотя во всем и ощущались четкость и организованность. Из штаба, казарм выносились немудреное армейское имущество, сейфы с документацией. В воздухе повис густой, до ломоты в ушах, гул танковых моторов. Это из парка один за другим выходили наши боевые машины. Взбивая гусеницами белесую пыль, они направлялись к платформам. Там их уже ждали те, кому было поручено сколачивать деревянные щиты и прикрывать ими технику.

Т-26, находившиеся на вооружении нашего батальона, относились к типу легких танков. Выпускать их стали в 1933 году. Вооружение — 45-мм пушка и 7,62-мм пулемет. Кстати, до этого Т-26 имел две башенки, выглядел странно и неуклюже. Последующая модернизация дала ему ряд преимуществ: солиднее стала бронезащита, однобашенное устройство значительно снижало возможность его поражения.

В танке появилась радиостанция, что повысило управляемость подразделениями, а значит, и их маневренность в бою.

Конечно, Т-26 был не лучшим нашим танком, но мы к нему как-то привыкли, считали верной и надежной машиной. И теперь при погрузке заботливо обслуживали перед дальней дорогой: чистили, смазывали, закрепляли, укрывали от постороннего глаза пахучими сосновыми досками.

Чуть в стороне от эшелонов стояли члены наших семей — жены, ребятишки, матери. Они то и дело порывались нам помочь, но назначенный начальником эшелона капитан Виноградов вежливо, но категорично отказывал им в этом, просил не мешать.

Никто из родных не грустил, не плакал. Было странно: мы уезжаем за тысячи километров, а они будто радуются этому.

— Нет у них никакого военного понятия, — обиженно ворчал начальник штаба батальона капитан Е. М. Кваша, человек пожилой, медлительный, но в работе просто незаменимый. В Забайкальском военном округе он служил давно, душой уже прикипел к этим местам. — Спрашиваю жинку: «Чего это веселье на тебя нашло?» — продолжал капитан. — «Оттого оно на меня и нашло, — говорит, — что скоро людей увижу, лес да речку. Я в той речке хоть поплаваю белым лебедем…» Гляди-ка ты, лебедушка нашлась!

По-человечески супругу капитана Кваши и всех наших жен можно было понять. Разделяя без ропота с нами суровую повседневность армейской жизни, они вместе с тем томились и оторванностью от большого мира, и элементарной неустроенностью быта, и тем, что подчас им было просто негде приложить свои силы, знания, опыт.